Виктор Харченко - На реке черемуховых облаков

Батыгин за воблеры стоял. Это такая штуковина — вроде заморской сигары, с тройником… Мода пошла на воблеры. А мне блесна привычнее. Зачем щуке или тайменю сигара? Им блесна нужна… В блесне больше игры, блеска. Так мы с ним даже поспорили. Он повеселел — потому что приятно о рыбалке поговорить. Потом спрашивает:

— А что, доктор, не на реке Харон мне придется порыбачить этими самыми воблерами…

— На Харон еще рано, — отвечаю. — На Вах поедем…

— Э-хе-хе! — отвечает со вздохом. — Хотелось бы… Но у меня такое чувство, что тройник меня зацепил за самое нутро и к Харону тянет…

— Постараюсь отцепить тройник, — говорю. — Хотя задача не из легких.

— Понимаю, — кивает.

— Так будем готовиться к операции?

— Да! — выдохнул он.

Я три дня читал историю его болезни. Думал… Главврач Смирнов специально меня вызвал, сказал:

— Давай Батыгина в область отправим. Он за областной больницей числится. Они его в Москву и отправляли. А к нам попал случайно…

— Как случайно?

— Из Москвы прилетел. На трапе самолета потерял сознание. Жена и привезла к нам…

— Ну а из Москвы почему отпустили?

— Сбежал из палаты! На родину помирать вернулся… Я категорически против операции Батыгина в нашей больнице… У нас и так показатели неважные…

Вот такой расклад. Нужно сказать, со Смирновым я не ладил. Он хирург коновальный. Кладбище им зарезанных — Смирновским прозвали. В народе о нем дурная слава шла… Больные отказывались от него. Ко мне норовили записаться… Времена же были застойные. Демократия в больнице как бы возбранялась. Как-то непривычно, чтобы больные себе хирурга выбирали… Хотя и тогда выбирали. Вы знаете… Со Смирновым у меня тяжелые отношения. Он завистливый был. Думал, что я под него подкапываюсь, хочу его место занять… Но мне и моего хватало… Он ко мне постоянно придирался. То документацию плохо веду, то регистрирую не так. В других больницах для бумажных дел диктофоны оборудованы. А мы все пишем… Не нравилось мне бумаготворчество. Я — хирург, а не чиновник. Слава богу, в стране бюрократов в десять раз больше, чем нужно… По моим сведениям…

Несмотря на предупреждение, готовлю Батыгина к операции, хотя по бумагам он числился за областной больницей. На летучке Смирнов с тем же предложением:

— Давайте, Илья Александрович, не будем увеличивать процент летальных исходов… О ваших фантастических проектах я наслышан. Только не проверены проекты наукой… Вот и столичная наука на Батыгина рукой махнула…

Слушал я вежливо, глядя ему в рот, на сияние золотых коронок. А сам думал, недаром поговаривали, что Смирнов больных обирает. Дефицитное заграничное лекарство продавал… Говорили мне, говорили… Где же он столько золота взял, да в рот себе насовал?

— Мне Москва не указ, — отвечаю. — Я на мировой опыт ориентируюсь.

— Дело ваше, — отвечает. — Только я предупреждал… Самомнение в нашем деле может окончиться криминалом… Пропустите это через свое сознание…

Он любил такие выражения.

— Пропустил, — говорю, — уже пропустил… И самомнения у меня нет, только желание выполнить долг…

Так я ему ответил. Я прочел труд одного чешского хирурга. Мне друзья прислали из Ленинграда. В этой работе описывался случай… Вы не специалисты, вам терминология не важна. Но случай как раз мой — как у меня с Батыгиным… Когда я готовился к операции и говорил с Батыгиным, был всего один шанс из ста на успех. Теперь же, когда я прочел эту работу, шансы возросли… Имел ли я право от них отказаться?

Та летучка была мне предупреждением. Потому что Смирнов меня официально предупреждал… Но я уже решил делать операцию! Пусть бы Смирнов сто приказов издал, поперек операционной лег… Однако Смирнов поступил хитрее. Улетел в командировку, в Тюмень, на курсы повышения квалификации хирургов, возложив на меня обязанности главного. В Тюмени он и ждал известий о Батыгине. Почему он не взял с собой Батыгина? Больной — нетранспортабельный. Здесь он тоже все рассчитал…

С Батыгиным я накануне полтора часа беседовал. Он мне свой сон рассказывал:

— Снилось мне нынче, Илья Александрович, что лежу я в какой-то пещере. Заваленный каменюгами. И слышу твои шаги. Я твои шаги в палате научился различать. Как-то ходишь ты по-особенному. И вот я слышу тебя… У тебя в руке фонарик. И свет от фонарика вроде формой напоминает как бы нож особый… Вот так идешь и лучом раздвигаешь камни… Все ближе ко мне… Ну, думаю, раздвинет камни — и освободит. Камни так давят, душно… А ты идешь… Тут я и проснулся…

Все правильно, снилась ему предстоящая операция. Фонарик с лучом — скальпель. Камень — болезнь, неживое. Вот я лучом живое от неживого отделяю, освобождаю Батыгина… Вот такой сон. Сны они часто пророческие бывают. Только бы хватило сил у Батыгина, пока я к нему со своим фонариком успею подойти и вытащить… Еще говорили о рыбалке, о работе… Он мне все о каких-то задвижках автоматических толковал. Задвижка на случай выброса нефти. Она автоматически что-то там перекрывала… Вот такой человек был. Почему был? Не оправился он после операции. Умер… Его ребята без него уже эти задвижки устанавливали. А я под следствие угодил. Смирнов отыгрался на мне. Подытожил наши отношения…

Ну, а о тех ребятах, с которыми я коротал время в камере, уже упоминал… Сочувствовали мне. Казалось бы, у них положение еще хуже… За что их затолкали? Я-то виноват, человека зарезал… Однако сочувствовали, жалобы писали… Между тем и мои больные тоже писали жалобы. В райком партии, в область, на самый верх. Мол, лучший хирург в Тюменской области, пострадал невинно. Откуда у народа такая уверенность, что лучший и что невинно? Райком партии взял мое дело под контроль. Так что и до суда дело не дошло. Но вышел ожесточенный, прямо скажу. В райкоме сказал, хирургом работать не буду. Раз у вас незаменимых нет. Пусть этот коновал Смирнов и заменит…

Короче говоря, хлопнул дверью. Из райкома снова присылают гонца. Мол, в чем дело, Илья Александрович? Твоя работа тебя ждет… Я же — спасибо, что помогли восстановить истину, остальное — мои заботы. Устроился плотником. Год работал. Окна, рамы, двери — стали моей профессией. Два детских садика отделал, школу восьмилетнюю, пока не узнал, что Смирнова спровадили на пенсию и он уехал… Тут я вернулся в больницу. Меня совесть начала грызть. Пока я в стороне от больных прохлаждался, Смирнов операции делал. А какие операции — наслышаны… На него родственники им зарезанных больных в суд подавали. Но, говорят, откупился. И в Анапу подался, на покой. У него в Анапе двухэтажный каменный дом. За сто семьдесят тысяч купил… Откуда у врача могут быть такие сбережения? Но у Смирнова нашлись. Он продумал, как ему жить до пенсии и на пенсии. Ну, бог с ним. Я рад, что он больше операций не делает… Меня же утвердили главврачом…