Андрей Бинев - Тихий солдат

Юные хулиганы сбежали, а Подкопаев попал сначала в милицию, весь в крови, до самых бровей, а потом его оттуда отправили на «скорой помощи» в больницу. Маша прибежала в травматическое отделение прямо с работы, расстроенная и хмурая, и в длинном, темном больничном коридоре столкнулась с Сазонцевым. Тот отвел ее в сторону и сказал очень доверительно, как своей:

– Его бы на работу пристроить, Мария Ильинична, а то сопьется окончательно. Тех негодяев мы поймаем, долго прятаться не сумеют, но вот он…, совсем уж непорядок!

– Что же я могу сделать? – Маша ответила лишь потому, что надо было хоть что-то сказать.

В действительности она давно уже ожидала такого разворота их совместной жизни и вовсе не была удивлена постепенному сползанию Владимира Арсеньевича в самые низы и без того неблагополучного окраинного московского райончика.

– Вы большой человек…у себя там… Найдите ему занятие… А то мы найдем! – уже с угрозой молвил Сазонцев, – Сами понимаете…, и вам неприятности, и ему… Так не может долго продолжаться! Его зарежут в конце концов. Народец им уже очень недоволен. До меня слухи доходят… Надоел уж больно! И о вас всякое болтает, вроде как хвастается, а это нехорошо…, учитывая ваше ответственное служебное положение. Дойдет до туда!

Сазонцев строго покосился наверх и для убедительности ткнул в небеса толстым, почти как кисть у Маши, указательным пальцем. Кастальская холодно заглянула ему в глаза и сразу поняла, что «дойдет до туда» как раз от него, если только она не приструнит мужа. На службе к тому времени ее уже очень многие мечтали скинуть с должности. Вот так Подкопаев стал самым уязвимым звеном Марьи Ильиничны Кастальской (фамилию она с замужеством сменить отказалась, несмотря на настойчивое зудение Владимира Арсеньевича).

Сразу по выписке Владимира Арсеньевича из больницы Маша устроила ему грандиозную выволочку. Она истошно орала, что вышла за него замуж лишь на условиях его постоянной трезвости, а он позорит ее на всю Москву. Подкопаев клевал от испуга носом, признавал вину и униженно клялся, что больше не притронется к спиртному и даже не станет ходить во двор.

Вычищенный и выглаженный уже на следующей неделе он прихромал в ее управление и получил скромную должность экспедитора при ведомственной столовой. Первое время все шло спокойно, без потрясений. Но постепенно в управлении стали шептаться о том, что инвалид Подкопаев постоянно бахвалиться женой и требует особого к себе отношения. Он даже несколько раз самозвано брал на себя обязанности директора цеха питания и подписывал за него, даже не всегда в его отсутствие, какие-то ответственные материальные документы. Директор, пожилой, хитрый бакинский армянин Иван Мечитов, почувствовал угрозу своему положению. Дело разгоралось из-за того еще, что Владимир Арсеньевич самочинно устраивал ревизии в складских и холодильных помещениях и составлял какие-то акты о недостачах и порче продуктов. Он сам избрал себя в председатели месткома, с угрозой вынудив многих подписать что-то для этого, и теперь настаивал на том, что является по-существу «комиссаром на передовой продуктового фронта». Директор кинулся в ноги к начальнику управления, обычно неприступному, надменному типу, и, горько рыдая, стал требовать убрать от него этого сумасшедшего, мешающего честным людям работать во славу «трудовых организмов и рабочего здоровья».

Марию Ильиничну вызвали на ковер к управляющему и потребовали прекратить вредительскую деятельность ее склочного мужа. Тут же отметили вслух, что он незаконно пользуется ее особым служебным положением и приносит вред общему делу.

Мечитов был, с одной стороны, удовлетворен, а с другой, страшно взволнован за себя, потому что понимал, что с такими людьми, как Кастальская, с бывшими, а может быть даже и не с бывшими (!), чекистами, лучше не ссориться.

Они заперлись в кабинетике Марии Ильиничны, долго о чем-то говорили. Мечитов выкатился оттуда весь потный, тяжело дышащий. Уже на следующий день все в управлении заметили положительные изменения в меню столовой: появились калорийные мясные и рыбные блюда, салаты стали насыщеннее и свежее, супы разнообразнее, а компоты гуще.

Подкопаев ходил гордым петушком, выпячивая грудь и победно поглядывая вокруг себя. Он не преминул заметить, что это они с Марией Ильиничной, как два старых «бойца невидимого фронта», справились с затаившимся вредителем и расхитителем.

Мечитов, до которого сразу дошли эти разговоры, кинулся к Кастальской, захлопнул за собой дверь и из коридора можно было услышать его возмущенный говор с типичным акцентом. Вырывались только отрывочные слова: «как договаривались», «это наглость», «буду лично жаловаться», «превышение полномочий» и что-то в этом роде.

Он быстро вышел, на этот раз, хоть и потный, но вовсе не испуганный, а пышущий кавказским темпераментом, с боевым, мстительным сиянием в темно-карих глазах.

Маша вновь стала скандалить с Подкопаевым, а на следующий день уволила его из управления и попросила знакомого кадровика из таксомоторного парка пригреть его на какой-нибудь номинальной должности.

Подкопаев стал работать в парке вахтером на въезде и выезде автомашин. Тут он тоже выказал свой боевой норов – требовал правильно отмечать путевки, придирался к разным мелочам, которые считал вовсе не мелочами, а «принципиальным вопросом». Однажды его вновь сильно поколотили в курилке за ремонтным цехом. Кто его бил, осталось невыясненным, так как сначала приложили сзади монтировкой по голове, а потом добавили ногами по уже почти бесчувственному телу.

Он две недели провалялся в той же больнице, но на этот раз здоровье пошатнулось всерьез – закрылся один глаз из-за мозговой травмы, облезли волосы на том месте, куда угодила монтировка, и появилось сильное заикание. Его немедленно поставили на учет в районный психоневрологический диспансер, утвердили инвалидность первой группы, не дающую право на работу вообще, и на этом основании выгнали из парка.

В милиции к этому происшествию отнеслись без особого внимания. Сначала как будто начали проверку силами местного участкового, а потом в возбуждении уголовного дела отказали за отсутствием «события преступления»: упал, мол, старый хромой пьяница и ударился головой о вкопанное в землю ведро для окурков, а то, что на нем много других травм, так это от того, что он несколько раз поднимался и, не в силах удержаться на ногах, вновь падал и причинял себе «естественный физический» вред.

Мария Ильинична, молча выслушав краснеющего молодого участкового инспектора, обслуживавшего парк, под конец с презрением бросила ему в лицо:

– Плохо начинаешь, парень! Отца на вас, сопляков, нет… Вот уж он бы вам показал «естественный физический вред»! Повалили бы лес, да подумали бы… Подкопаев всю войну прошел, семью потерял…, предателей и шпионов давил…, ногу ему на фронте оторвало, а ты…! Глаза твои бесстыжие!