Андрей Бинев - Тихий солдат

Старик до посадки, еще совсем нестарым, был аспирантом в каком-то ленинградском творческом учебном институте и пока ему позволялось, занимался искусствоведением. Он как раз изучал мастеров итальянской школы конца пятнадцатого, начала шестнадцатого веков, а по работам Сандро Боттичелли даже писал кандидатскую диссертацию. Тут его и арестовали – нашли что-то от прославления фашизма, заподозрили связь с агентурой самого Муссолини, и Боттичелли с его Венерой канули в прошлое в самом прямом смысле. И вот теперь Венера, рожденная из пены, из чудесной раковины, предстала перед ним с ликом Екатерины Юрьевны Тарасовой, урожденной Железиной. Старик чуть не помешался. Его даже тайком показывали районному психиатру, но тот сам, увидев предмет помешательства сблизи, сразу отбросил всякие подозрения в отношении бывшего искусствоведа и зэка, а ныне беззубого, старого вахтера.

На Катю вообще все поголовно заглядывались в ее медицинской части «номер один», где она по-прежнему работала медицинской сестрой. Позже медчасть укрупнилась, заняла еще два деревянных особняка и стала называться поликлиникой МПС, то есть была, наконец, полностью отнесена к медицинскому управлению министерства путей сообщения. Катю перевели из терапевтического в отделение физиотерапии. Пациенты, молодые и даже преклонных возрастов, с удовольствием отдавали себя ее заботам, подставляя шеи, руки, ноги, животы и прочее под ее быстрые, чуть прохладные, нежные ручки.

Если она была в отпуске или сидела дома с одним из заболевших детей, пациенты недовольно ворчали, откладывали свои визиты, а, видя ее, выстраивались в очередь, огрызаясь друг на друга и, кажется, даже ревновали. Катя почти никогда не возвращалась домой без цветов или коробки конфет, или зефира, или пачки необыкновенно душистого чая, или даже желтой узбекской дыни. Иногда все это, включая и бутылку вина или коньяка, ей помогали доставить к дому на чьей-нибудь служебной, а, порой, и личной автомашине. Очень часто можно было видеть у калитки «победу», «москвич» или даже «волгу» с лихим оленем на капоте.

Катя задорно хохотала, когда Лидия Афанасьевна с укоризной косилась на нее. Катины глаза стали еще гуще, еще чернее, чем были, а щеки налились нежным румянцем, гармонировавшим с ее густыми, вороньего цвета волосами. Височки же у нее были с нежными синими прожилками, выкрашивая кожицу вокруг глаз в голубой тон.

Катя кокетливо вертелась перед Павлом, роняла, порой, как будто случайно, «неосторожное» слово о том, что кто-то за ней опять «приударяет», но с отчаянием замечала, что муж относится ко всему этому с безразличием, почти оскорбительным, и прикусывала яркие свои губы, стараясь выдумать что-нибудь еще, что сумело бы расшевелить его или даже расстроить.

Павел понимал, что жена играет особую роль при нем или, скорее, на него, как на единственного зрителя, но не мог преодолеть в себе безразличия ко всему, что, казалось бы, должно было вызвать у него приступы ревности. Он даже корил себя за это, иногда изображал недовольство, хмурился, но глаза оставались по-прежнему незрячими ко всем ее потугам заставить его увидеть в ней прекрасную, желанную многими, женщину.

Отчаявшись, Катя однажды заигралась – у нее действительно появился серьезный вздыхатель, осыпавший ее цветами, даривший ей духи (он очень ценил «Красную Москву») и даже капроновые чулки. От норковой шубки и шерстяного французского костюма она с испугом отказалась. Это уж никак нельзя было скрыть не только от мужа, но и от родителей.

Был это второй секретарь партийного комитета города Виталий Семенович Коваленок, уже немолодой вдовец, огромного роста, полный, краснолицый. Войну Коваленок провел в Нижнем Тагиле, сначала вывозя туда какое-то металлургическое производство, а потом руководя им до сорок девятого года. Он очень стеснялся того, что у него нет боевых орденов и каждый раз во время мужских застолий, на которых подвыпившие мужчины считали обязательным поведать об истории своих наград, терялся, как будто даже мельчал фигурой.

Он долго наблюдал за красоткой из путейской поликлиники и однажды приехал к ней с роскошным букетом роз, шоколадным набором и бутылкой французского вина, которое тоже очень ценил. Он дождался, когда уйдет последний пациент, скользнул, насколько мог при своей фигуре вообще скользить, в дверь и, прикрыв ее за собой, с цветами и подарками в руках, молвил прямо с порога:

– Я прошу меня извинить, Екатерина Юрьевна… За дерзость, так сказать… Но не могу больше оставаться в стороне. Я люблю вас…, давно уж, еще при живой жене… Анечка померла в прошлом году, сердце… Я – вдовец! Знаю, знаю…вы замужем…счастливым браком…, за фронтовиком… У вас двое детишек… Вадик и Дашенька… И отец человек заслуженный, и мать… Я все знаю! Но сил моих больше нет никаких! Помираю, Катенька! Не могу более терпеть!

Катя поднялась из-за стола (она только-только начала оформлять бумаги последнего пациента) и, густо краснея, ответила:

– Я вас знаю. Вы Коваленок…, Виталий Семенович. Вы были на открытии поликлиники…от комитета партии.

Коваленок вдруг свалился на колени и зарыдал в голос:

– Уйдите от него! Я прошу вас стать моей женой! Я детей заберу, вместе вырастим! Люблю вас так, что мочи нет!

Всё это было так неожиданно, и сказано с такой неподдельной страстью, что Катя не посмела даже рассердиться на Виталия Семеновича. Она лишь отметила про себя, что такого рода мужчины, высокие, полные, круглолицые, всегда были в ее вкусе, и Павлу не хватало перед ними солидности фигуры и той страсти, которой эти люди почему-то всегда отмечены природой.

Она присела рядом с Коваленком, зашелестев юбкой под девственно белым халатиком, стянула с головы круглую шапочку, очень ее украшавшую, и нежно погладила Виталия Семеновича по уже начавшей лысеть макушке. Его темно-русые, маслянистые волосы спадали на неширокий, чуть выпуклый лоб, под глазами было влажно – не то от пота, не то от слез волнения.

– Да что вы, дорогой мой! Вы мне очень нравитесь…, и всегда нравились… Но я замужем, у нас дети… Железины такое не прощают!

– Я еще потерплю…, я подожду! Только не отказывайте мне сразу, а то жизни не останется во мне ни капельки! Я горы сверну ради вас! Я человека убью! Вот как я вас люблю!

Катя поднялась, рассмеялась и чуть нагнувшись, встретив его молящий взгляд, шепнула с чувством:

– Зачем же убивать? И кого? Да и гор сворачивать не надо. Давайте дружить и всё!

Коваленок был, пожалуй, самым влиятельным человеком в городе. Даже первый секретарь не мог обойти его в этом, тем более что первые секретари менялись тут раз в два года, не успев обрасти связями или даже просто заслужить авторитет. Все шли к Коваленку, а он принимал всякого и всякому помогал, чем мог. Кто-то рос по службе, уезжал в близкую Москву и, заняв важное место, не забывал Виталия Семеновича. Вот он и держался, несмотря на то, что у власти в моде после войны были лишь фронтовики, а, скорее, бывшие представители Ставки или Члены Военного Совета, сделавшие блестящие карьеры и на фронте, и уже в мирной жизни.