Андрей Бинев - Тихий солдат

Катя, разумеется, знала об этом человеке, часто его видела, но ей и в голову не могло прийти, что он так пленен ею, что просто пышет страстью к ней, до сумасшествия, хотя ей говорили, что Коваленок ею очень интересуется и часто о ней наводит справки. Она иногда, на больших сборах с его участием, ловила на себе его несмелый, быстрый взгляд, но воспринимала это как очередное мужское внимание к ее заметной персоне. Катя помнила его Анечку, маленькую, щуплую, бледную женщину. О ней говорили, что она из «бывших», из семьи дореволюционного ссыльного, очень слаба здоровьем. Даже родить ему никого не сумела. Умерла тихо, в какой-то важной московской клинике от обширного инфаркта. И вот ведь, оказывается, как все получилось! Коваленок был влюблен в Екатерину уже давно и, возможно, жена догадывалась об этом. Не это ли подкосило ее? Ведь он такой страстный, такой сумасшедший! Бросить не мог – и непорядочно больного человека оставить, и с Катей никаких отношений, одни лишь быстрые, пугливые взгляды, и в партийной организации за это по головке не поглядят. Год выдержал, почти год, и приполз!

Екатерина подумала, что она мечтала вызвать у своего Павла даже не такое горячее чувство, а хотя бы простое волнение, нечто вроде пустой ревности, хоть намек на нее, но ничего не выходило! Зато тут сколько страсти!

Начался бурный, очень заметный для окружающих, роман с Коваленком. Лидия Афанасьевна первая сказала ей:

– Заигралась ты, Катька, с мужиками! Я тебе говорила…гони их! Ты замужняя, у вас детки… А что отец скажет?

– Отец? – у Кати взлетели брови с неприязнью, – Что он может сказать? Стар он, мама! А Павел на меня и не смотрит. Приедет со своего «Серпа» и заваливается в кровать. Спит, спит…, а утром опять на завод! Ну, что за жизнь! Не мила я ему! Сама-то не видишь?

– Врешь! Мила! Он такой! Он всю жизнь в секретных делах был. Вот его и приучили…терпеть да прятать глаза. Не совестно тебе?

– А хоть бы и совестно! Да вот только перед кем?

Катя вскинула голову и вышла из кухни, где произошел этот короткий разговор.

Во второй раз к ней привязался отец. Он возился вечером с молодыми яблоньками во дворе, когда Катю подвез на своей служебной серой «волге» Коваленок. Катя долго не выходила из машины, зато вышел и дымил папиросой водитель, среднего возраста, молчаливый, сухопарый мужичок. Юрий Станиславович оторвался от своих яблонек и на цыпочках подкрался к ограде, встал за штакетником так, чтобы его не видели с улицы, и терпеливо выжидал.

Наконец хлопнула дверца и из машины выпорхнула Катя, чуть подвыпившая, раскрасневшаяся, помолодевшая, с букетом роз и с маленькой сумочкой, из которой торчал упругий батон сухой колбасы. Она махнула в салон ручкой и застучала каблучками по камешкам к калитке. Водитель швырнул папиросу себе под ноги, прощально усмехнулся Кате, влез за руль и автомобиль сорвался с места.

Юрий Станиславович вышел из своего укрытия, выпрямился и кашлянул. Катя уже шла по дворовой дорожке к дому, вздрогнула и обернулась:

– Господи, папа! Испугал!

– Доченька, – будто взмолился старик и затряс головой, – Да как же это! Он ведь не муж тебе…, а вот подарки, цветы… Мать переживает…

– Он мне друг… Просто друг! У тебя есть друзья?

– У меня? – отец остолбенел от этого неожиданного вопроса.

– У тебя, у тебя…, у кого же еще?

– Нет… То есть…есть…, но таких нет… Мы с матерью прожили всю жизнь…душа в душу, вас народили, вот внуков растим…, – его голос повысился, заскрипел.

– Ты, вроде, опять слышать плохо стал? Я, говорю, у тебя есть друзья? А ты мне про мать, про внуков… Он мне друг! А Павел – муж. Что ты так переживаешь?

– Так ведь перед людьми стыдно же!

– Вот еще! Перед кем это?

Катя махнула рукой и быстро пошла к дому. Юрий Станиславович так и остался у штакетника, чувствуя свою беспомощность, свою бесполезность даже в делах его семьи.

На следующий день, а было это воскресенье, он, с трудом дождался, когда Павел проснется и выйдет с подросшим уже Вадиком во двор дома, чтобы облить того прохладной водой для укрепления здоровья, как он говорил. Юрий Станиславович оттянул Павла за рукав в сторону от внука, вытащил у него из рук ведро с водой и, поставив его к себе в ноги, зашептал:

– Ты бы, Павел Иванович, дома почаще бывал. А то все работа, да работа! Ты ж вальцовщик, а не начальник цеха и не секретарь какой-нибудь! А то все тут провальцуешь…!

– Что значит? – Павел угрюмо посмотрел на тестя.

– Я глухой, а ты слепой…и тоже, видать, глухой! Глуше меня, старика! За Катькой приударил один тут…, не фронтовик даже. Коваленок. Слыхал?

– Слыхал. Так за ней полгорода приударяет. Она молодая еще женщина…, это я уже того… И чего дальше?

– А то! Поколоти ее! Вздуй как следует! Я тебе свое отцовское разрешение даю! Хоть ты и сам уж седой почти. Образумить надо бабу! А то добра не жди потом.

Павел молча поднял ведро и будто примерился к тщедушной фигуре тестя. Тот отшатнулся и панически отступил к дому. Но Павел только горько усмехнулся и пошел к сыну.

Поздней ночью, в постели, у них с Екатериной произошел короткий и решительный разговор.

– Отец велел вздуть тебя как следует!

– За что!

– А за то! Так я не буду.

Катя покраснела и отвернулась к стене. Она решила для себя окончательно – с Павлом надо расставаться.

Масла подливал в огонь братец Кирилл. Он с хищной усмешкой все время поглядывал на сестру и время от времени вставлял шпильки – то, мол, вам виднее, вы, сестрица, к власти близки, то, дескать, неудобно сидеть на двух старых пеньках разом, только бы не свалиться между ними да не наколоться, а однажды потребовал от Кати замолвить за него словечко перед Коваленком – захотел должности в городском комитете, в их гараже.

– Ты ему намекни, родственник, мол, близкий! Пускай завгара мне даст! Пусть не глядит, что не служил…, меня по болезни костей в армию не взяли, так я хоть тут родине послужу… А завгар у них, ребята говорят, на пенсию уж идет. Мы ж с Коваленком-то почти родня теперь! А? – он сально усмехнулся и противненько, с намеком, подмигнул.

– Дурак! – опять покрылась краской Екатерина, – Пошел вон, идиот!

Кирилл на следующий день в развалку, почесываясь, подошел к Павлу и сказал как будто о чем-то неважном, второстепенном:

– Мужики говорят…, тебе кепку особую пора сшить.

– Что за кепка?

– А для рог! С дырами. А то осень придет, замерзнешь.

Павел рывком схватил Кирилла за ворот и крепко встряхнул. Тот испуганно замахал руками, куртка лопнула поперек шва на спине.

– Иди лучше себе куртку другую сшей и штаны замени…, а то смердит.

Кате исполнилось тогда столько, сколько было Павлу, когда они поженились – 34 года. А ему уже шел пятидесятый. Он казался себе совсем уже усталым стариком рядом с молодой, цветущей женщиной.