Андрей Бинев - Тихий солдат

– Вот это другое! Мы не знали, куда нас ведут, думали о деле, а не о том, что нас просто убивать будут…, – сумрачно бормотал Павел, – А народ бился с врагом, осознавая, что его ждет! Значит не цель и не средства – главное, а осознание этого, понимание всего от начала до конца. Если не понимаешь, если тебе морочат голову, значит, это преступно! А если понимаешь…, тогда другое дело! Тогда ты сам себе судья! А он морочил нам голову, он врал! И Ставинский врал! А потом, чтобы все скрыть, не помешал моему аресту … Он, наверное, все же помог отправить меня в войска, к штрафникам, а не к стенке… Но все равно не пожелал слушать! И другим не дал!

Павел вздохнул и оглянулся вокруг себя – было тихо, темно, только с одной стороны светились далекие окошечки домов, а с другой – фонари на станции. В темноте словно раскачивался узкий, как речные мостки, пешеходный мост, перекинутый через разумный хаос железнодорожных путей. Очень близко завыла электричка, вписываясь всей своей чудовищной тяжестью в плавный поворот. Сейчас она, устало выдыхая, подойдет к платформе, зашипит дверями дважды, раскрыв и закрыв их, и почти сразу соберется с силами и разгонится дальше. Павел поспешил на свет фонарей, взлетел по разбитой лесенке на мост, дробно простучал по нему каблуками, скатился, почти не хватаясь за перила, вниз, и в последний момент, удерживая руками уже шипящие двери, скользнул в полупустой вагон.

Несмотря на то, что определенные успокаивающие выводы из той случайной фразы, бессознательно отпущенной стариком, он для себя сделал, все же уверенность Куприянова в правильности поступка «Сотрудника», продолжали будоражить Павла. Это делало все остальные его заботы несущественными, отодвигало их далеко в сторону. Он все время тасовал в уме слова, то оправдывавшие его, то оправдывавшие убитого им человека. Хотелось спросить кого-нибудь прямо об этом, но того – кому не надо было рассказывать все с самого начала, а, возможно даже, с начала его собственной взрослой жизни, с того самого момента, когда он бежал ночью из Лыкино или когда его пытались зарезать на дороге три жестоких жигана сапожным ножиком. Но такого человека рядом с Павлом не было уже давно. Ведь ничего не надо было объяснять лишь одной Маше – той, которую он не уберег для себя, той, которую потерял пятнадцать лет назад, той, которая все понимала без слов.

Вот тогда, в те дни и произошел разговор сначала с тестем во дворе, потом с женой в постели, а потом и с ее братом.

Однажды Петр Пустовалов, по-прежнему называвшийся друзьями старой кличкой «Три П», и это несмотря на то, что уже давно числился в авторитетных профсоюзных начальниках, поймал Павла за руку ранним утром, перед сменой, и возбужденно зашептал:

– У нас тут гости будут на заводе… Я не могу пока сказать, кто именно… Тайна, понимаешь? Государственный секрет…, но ты имей в виду – выше, можно сказать, не бывает! То есть бывает, конечно, но этот…этот очень высоко! Еще даже неизвестно, кто выше!

– Выше кого? – удивился Павел.

– Ну, ты даешь! В Кремле же служил! Самого Хозяина охранял, а не понимаешь?! Ты, брат, что-то совсем уж сник. А?

– Да не сник я. Устал, может, немного…

– Ничего… Летом в отпуск пойдешь, мы тебе путевочку на юга организуем, с женой… Она у тебя что надо! Хороша баба!

Пустовалов видел Екатерину раза два или три – во время какого-то праздника в толпе на демонстрации, потом на вечере в клубе, куда ее привел Павел, а один раз у них дома, когда Павел пригласил на свой день рождения Пустовалова и его все замечающую Майку.

Вообще Павел своего дня рождения (12 октября) не отмечал с того момента, когда расстался с Машей (это была ее привилегия помнить и дарить какую-нибудь милую пустяковину) и даже часто забывал о нем, а тут Катя вдруг настояла. Она хотела собрать друзей Павла и показать всем, какой у них славный дом, и как она его любит, и что все сплетни о ней пустой звук. Пустовалов не спускал с Екатерины глаз, а потом все цокал языком – мол, молодец, разведчик, хорошего «языка» взял! И весело тогда смеялся своей солоноватой шутке.

Предложение Пустовалова поехать Павлу летом с Катей на юг почему-то рассердило Павла – как будто посторонний человек стремился скрепить его еле живой союз с другим посторонним человеком, каковой он уже давно считал Катю. Ее саму он в этом нисколько не винил, даже, напротив, полагал себя виноватым во всем – в том, что взял когда-то очень неосмотрительно в жены молодую женщину много младше его, и в том, что не мог забыть Машу, и в том, что был не в состоянии вести себя так, как того требовала красивая и темпераментная жена, и что обманул ее ожидания, и что был безразличен и ленив в отношении всего, что касалось семьи, будто солдат, приехавший на короткую побывку и так и не разобравший своего серого вещевого мешка.

А тут еще этот «Три П» с его солеными намеками на «южные радости» (его же выражение) с совершенно чужой ему Катей!

– Обойдусь! – ответил Павел и попытался вырваться от Пустовалова.

– Да постой ты! – возмутился Петр Петрович, – Чего ты такой дерганый! Обойдется он! У тебя что, дома неприятности?

Павел отмахнулся и опустил голову.

– Слушай, Тарасов…, я тебе про гостей не случайно сказал. Директор будет лично водить их по заводу и к вам в цех приведет. Тебя показывать…, в том числе. Так решили в дирекции…, ну, не только тебя, конечно…, но твою кандидатуру утвердили аж вон там…, еще вчера.

Он важно ткнул пальцем в небо.

– А чего меня показывать? Что я, картина? – Павел опять недовольно посмотрел на Пустовалова.

– Картина, не картина, а герой! Разведчик, в охране у Самого был…, ордена опять же…, а теперь, можно сказать, лучший вальцовщик, работяга что надо! Вальцовка – это, брат…, сам знаешь…, не валенки валять! – он хитро рассмеялся и подмигнул.

Пустовалов часто вспоминал это – «валенки валять».

– Так что, ты, – сказал он уже строго, нравоучительно, – Будь готов…, как юный пионер! Чтоб в самом чистом во всем…, сходи на склад, переоденься заново, мы тебе подберем чего-нибудь… Чтоб роба новая…, головной убор…, ну, сам понимаешь… Может, там это даже снимать будут…для будущих благодарных поколений!

– Не надо мне ничего! Ни одежды, ни гостей, ни путевок ваших! Говорю же, устал я! Не от работы я устал, Петя, а от себя самого! Обрыдло все!

– Не нравится мне твое настроение, Тарасов! Не фронтовое! Ты что это себе позволяешь? Мужик ты еще хоть куда, авторитетный, люди тебя уважают, не пьешь, не гуляешь…, а замкнулся так, что никаким ключом не отомкнуть! Смотри, не подведи, когда гости приедут! Молчи уж лучше! А то «устал, обрыдло»!

Пустовалов быстрой, раздраженной походкой пошел прочь, обиженно оглядываясь через плечо на угрюмого Тарасова.