Андрей Бинев - Тихий солдат

Павел опять вспомнил ту вторую встречу со Сталиным и Буденным в коридоре – и то, как Сталин ухватил его кобуру, а он сжал его маленькую сухую ручку, и также, как теперь директор, напряженно похохатывал Семен Михайлович. Тарасову внезапно почудилось, что он вновь стоит с пустым наганом в коридоре, что за стеклянной дверью испуганно замерли офицеры охраны, и что его опять спросят о готовности бить врагов бессмысленным оружием. Он вскинул глаза на сухонького человека и вдруг, растеряв всякий страх, даже не испытывая ни малейшего волнение, твердо ответил:

– Я теперь вальцовщик…, работаю я…, тут работаю.

– Ну и молодец! – удовлетворенно покачал головой человек и вдруг протянул вперед узкую ладошку, такую же сухую, как он сам, и жесткую.

Павел сверху вниз посмотрел на нее и осторожно взял в свою широкую, распаренную еще варежкой, ладонь. Человек ответил довольно цепким пожатием, Павел кивнул и неожиданно сказал очень серьезно:

– Вон тот парень, который сейчас стоит с кочергой…, сменщик мой… Мы его Рыжим зовем…, потому что он Коля Иванов, а у нас таких «колей ивановых» в одном только цеху аж целых четверо. Этот рыжий… Ему жениться надо, а жить негде. В общаге…, сами понимаете, товарищ, детей не сделаешь. Рабочий человек, а как жизнь устроить не знает. И никто не знает, товарищ… Стыдно же…

– Ты чего себе позволяешь! – вскинулся вдруг побледневший директор.

Он дернулся вперед, но сухой человек осадил его ледяным взглядом из-за очков.

– Хороший работник? – спросил он строго не то у Павла, не то у директора.

– Нормальный, – поспешил ответить Павел, – План дает… А жить негде! Обещают только…

– А за себя почему не просите? – глаза за лупами стекол опять недоверчиво сузились.

– У меня все есть…, мне ничего не надо.

Павел только сейчас заметил в стороне от всех замершего в странной, напряженной позе Пустовалова. Он неодобрительно покачивал головой и тяжело вздыхал.

– Все есть? – удивился сухой человек, – Впервые вижу, товарищи, того, у кого все есть! Вы не капиталист, случайно? У тех все есть…, кроме совести.

Он произнес это так серьезно, что ни у кого не могло возникнуть ни малейшего подозрения на иронию в его словах.

– У меня есть…, – кивнул Павел твердо, – Жена, дети, семья… И совесть тоже имеется. А капиталистов я, наверное, и не видел никогда, – Павел выпустил руку человека и прямо посмотрел ему в глаза.

– Наверное? Как это – наверное!

– Может и видел, но то война была…, там не разберешь, кто какой. Иностранцы были, возможно, среди них и капиталисты попадались… Только я довольных тогда там ни одного не встретил…

– Молодец! – опять усмехнулся сухой человек, – Какой молодец! Если бы ваше начальство умело отвечать по существу, как вы… И ведь ничего для себя лично не просите! Хотя, нет…, вроде бы, за какого-то Рыжего все-таки попросили…

– Прошу, за него прошу… – тихо уже ответил Павел и для убедительности вновь кивнул.

Человек в полголовы обернулся к директору, подпрыгнувшему от неожиданности на месте:

– Разберитесь с этим…, как его…с Рыжим…с Ивановым… Не перепутайте только…их тут, оказывается, четверо.

Потом он кинул строгий взгляд в сторону той женщины, которая споткнулась на высоких каблуках, и буркнул чуть слышно:

– На карандаш возьмите, вы, лично, …поставьте на контроль. Напомните мне через недельку…, посмотрим… А то все у них тут хорошо, гладенько…, а как заглянешь…, детей, оказывается, делать негде рабочей молодежи…

Он решительно развернулся на низких каблучках и энергично пошел к выходу. Охрана зашевелилась, плотно сомкнулась за его спиной и умело оттерла сопровождающих. Вперед пропустили лишь тех двух женщин.

Директор оглянулся на Павла и, весь красный, уныло покачал головой, потом с отчаянием махнул рукой и поспешил за гостями.

– Пал Иваныч! Век не забуду! – радостно заорал Рыжий, – Матерью клянусь! Вот верю, верю теперь – герой ты! Ну, герой, ну, герой! Это ж надо! Самому Суслову, в его очки, понимаешь! Бац! Давай, старый хрен, комнату молодому работяге! А еще тебя ребята Тихоней зовут! Ну и тихоня!

Павел с удивлением посмотрел на Рыжего.

– Погоди, Коль! Да не ори ты! Как ты сказал, его зовут? Суслов? Так это ж…этот…, ну, главный у них по идеологии! Он же вообще…, он при Хозяине еще был! Я же помню! Да я ж видел его…, издали! Не узнал! Он тогда какой-то совсем щупленький был, незаметный такой… Серьезный, глядел так строго… И тоже в очках…

– Он самый! Я-то его сразу узнал. По портретам. Как живой, прямо! Только на картинках он гладкий, а тут вся рожа в морщинах…, а глаза такие же…злые. Дадут мне комнату, вот те крест, Иваныч, дадут! А всё ты!

В этот момент в стороне кто-то истошно заорал:

– Держи, держи! Чего ты там!

Рыжий вскинул кочергу и, покраснев до самой кепки, до козыречка с двумя синими стеклышками, выхватил раскаленный лист и ловко, с силой втолкнул его в гремящие вальки.

– Фу! – выдохнул он, – Чуть не сорвал! Иди, Иваныч, иди, водички попей. Я тут покручу маленько за тебя! В благодарность, понимаешь! А руки не мой! Ее сам Михал Андреич тряс. Ты ее в тряпочку оберни и дома показывай! Даже бабу свою ею не трогай!

Он расхохотался и подступил к выходным валькам в ожидании горячего листа. Опять взметнулся пар, заклубился и огромным, сумасшедшим мячом понесся к высоченному потолку.

Павел, растерянно поглядывая на свою правую руку, побрел к выходу из цеха, следом за давно исчезнувшей группой. Он только сейчас испугался себя самого – как посмел он, всегда спокойный, даже, по общему мнению, тихий человек, так смело, так требовательно говорить с самим Сусловым, о котором ходили легенды, как о человеке сухом и мстительном. Его сам Сталин считал примерным работником, необыкновенно ценил за почти монашеский аскетизм и фанатичную верность идее, никогда даже не взглянул косо. Он его и тянул вверх! А еще шептались, что это именно Суслов стащил Хрущева за штаны вниз. Это он, дескать, все задумал, а провернули по его указке другие. И вот здесь, в цеху, какой-то там беглый часовой, почти дезертир, даже судимый в прошлом трибуналом, а теперь простой работяга, посмел требовать от него что-то, да еще намекать, что никто у них там наверху не выполняет своих обещаний. Как же еще понять его слова, что никто не знает, как молодому человеку устроить свою жизнь? Ведь об этом только и говорят, хвалятся по радио, даже вон по телевизору, в газетах, и этот сам, Суслов, хвалился, и Брежнев! Он сам, лично, слышал! Как можно было такое потребовать прямо в лицо, при всех! Что за вожжа под хвост попала! Раньше бы не посмел даже глаза поднять на такого человека. Да за это тюрьма полагается! За это головы рубят, а если и не рубят, то посылают валить лес в вечную мерзлоту!