Андрей Бинев - Тихий солдат

– Вы посмотрите, Бушуев, что у вас делается с бумагами! Их скопились горы, Гималаи какие-то! Никакого учета, полнейший развал!

В действительности все было не так или не совсем так, но Бушуев, смерив Машу за ее спиной ненавидящим взглядом, в лицо ей согласно закивал, и тут же бросился к бумагам, показывая насколько он готов искупить свою вину и что точно знает свое место в их внутреннем табеле о рангах.

Маша стала подумывать, как бы избавиться от этого человека, ставшего опасным, хотя она и раньше, когда ей только-только его настойчиво рекомендовали, чувствовала исходивший от него, как будто бы тихого и согласного человечка, мощный импульс властности и даже жестокости. Темненький, кареглазенький, немного заикающийся, с саркастическим взглядом из-под тонких черных бровей, почти болезненно худенький, и в то же время с жилистыми, цепкими руками, Бушуев внушал ей ощущение опасности, которое бывает, когда в доме живет непонятное животное с острыми коготками и зубками. Вроде бы ясно, кто тут хозяин и кто от кого зависит, но однажды всё может обернуться кровавой трагедией, и тогда станет окончательно понятно, для чего и кому дано это острое оружие, составляющее, оказывается, истинную природу его обладателя.

Но Маша самым решительным образом опоздала. Их и без того крупное управление слили еще с двумя такими же, имевшими прямое отношение к секретным космическим проектам и к строительству стартовых комплексов на Байконуре и в Плесецке, а также к какой-то ракетной части неподалеку от Благовещенска, на Амуре, и ее тихого заместителя Бушуева неожиданно назначили начальником управления кадров, то есть вознесли высоко над ее головой. Бушуев и поставил вопрос о снятии Кастальской с должности, как человека, безнадежно отставшего от действительности и неспособного идти вперед в требуемом темпе. Он тут же выложил перед всеми многие недостатки в ее отделе, к которым сам же имел самое прямое отношение когда-то, и предложил Кастальской опуститься на две ступени ниже – стать всего лишь старшим инспектором в ее же отделе, а свою должность по-хорошему, тихо, без скандалов, без шума уступить какому-то кадровику, присылаемому сверху, из госбезопасности.

Маша тут же вспылила, бросила в глаза Бушуеву, что он «мелкая сволочь и крупный подлец», и подала заявление об увольнении. Заявление молча приняли.

Две недели Кастальская промаялась дома, а потом к ней зашел участковый Сазонцев. Он принес с собой водку и какие-то деликатесы на закуску. Они выпили без тостов и даже почти без слов. Сазонцев подошел к Маше, прижал ее к своему огромному животу и умело раздел. С тех пор он регулярно стал к ней захаживать. Теперь здесь у него были даже собственные тапочки и свободные плечики в шкафу, рядом с костюмом покойного Владимира Арсеньевича. А с Машей стали здороваться с особым подобострастием все пьянчуги и сомнительные личности их микрорайона.

Сазонцев устроил Машу на должность начальника паспортного стола в районном отделении милиции и обеспечил особыми продуктовыми талонами в кунцевском спецраспределителе, в котором столовалась вся местная знать.

Так началась другая жизни Маши Кастальской, отдаленная от жизни Павла Тарасова уже многими, многими событиями, к которым он не имел никакого отношения. Маша даже с грустью подумала, что ей это кстати, потому что постоянно присутствовавшая в ее жизни зависимость от него теперь окончательно и бесповоротно почила. Слишком многое их ныне разделяет – тяжелый, неподъемный чемодан времени и оказавшаяся бесконечно длинной дорога от одного сердца к другому.

Юрий Станиславович Железин быстро старел на пенсии, а жена, поглядывавшая на него с молчаливой тревогой, уже окончательно уверовала в то, что мужская жизнь начинается со службы и ею же заканчивается. Как бы женщины не хотели уберечь своих мужей от тяжких трудов, от служебного бремени, они, вырывая их из жизни, в которой те тяготы постоянно присутствовали, сами же того не желая, сокращают им век. Возможно, природное предназначение мужчины также определено крепостью мышц, способностями ума и цельностью характера, как нечто подобное происходит и в животном мире, в котором главным принципом существования мужской особи всегда было и всегда будет – бритвенная острота зубов и когтей, быстрота реакции, тонкий слух и надежное зрение. Стоит всему этому, инстинктивному, у людей или зверей, прийти в негодность либо стать невостребованным, как особь ветшает, уходит на задний план в своей стае и даже, в конечном счете, теряет саму жизнь, как утратившую всякий общественный смысл.

Это – в природе, а не в общественной идеологии. Всякого рода идеологии в данном случае лишь следует природному предначертанию, что само по себе не редкое явление, то есть когда они ему не противоречат. Видимо, до такой степени это важно.

Юрий Станиславович был теперь увлечен только внуками, да и то, когда они ему особенно не досаждали. Катя поглядывала на отца с жалостью и со все возрастающей тревогой – он становился будто бы древним стариком, отчаянно боровшимся с таким старческим свойством как брюзжание и раздражительность.

– Отец совсем уж скукожился, – говорила она шепотом Павлу, – Кирилл у нас, сам знаешь, ничтожество! Только что бы и где схватить задаром, а дома от него не то что прок, а даже вред один. И не пьет, сколько другие, да такой нелюдь, что просто диву даешься, в кого он! Евдокия совсем уж больная…, молчит, молчит, а то вдруг запрется и ревет, воет. Мать водила ее к доктору, а тот говорит – гормоны, мол. Придумали же слово! И племяш в нее… Большой уж, а все, вроде, дурачок какой-то, один одинешенек. Так что, Паша, имей в виду – теперь ты у нас тут главная опора, и мать так считает.

Она будто уговаривала всегда замкнутого в себе и на работе мужа взять на себя все заботы по дому. И Лидия Афанасьевна, да и сам Юрий Станиславович ждали от Павла б’ольшего участия в жизни семьи, чем он мог и хотел дать. Ведь жили они вместе уже почти пятнадцать лет.

Катю время не портило, а даже во многом украшало. Она стала крупнее, полнее, чем была в девичестве и даже в первые годы их совместной жизни, но несмотря на это в ней не было рыхлости, лишнего жирка, напротив, тело было крепким, налитым, сильным. Высокая грудь, полный, округлый зад и нежная линия плеч делали ее похожей на модель Боттичелли в «Рождении Венеры». Разве что, грудь у Кати была крупнее, а волосы – черные. Старик-вахтер из Катиной поликлиника, из бывших политических, еще при Сталине оттрубивший в лагерях почти полтора десятка лет, с восхищением смотрел на Катю и говорил, шепелявя пустым ртом:

– Венера…, Боттичелли! Клянусь! И та же стать! И та же нежность во взоре! Возрождение!