Николай Коняев - Марсиане (сборник)

Уже мутилось все в голове, и обещание Евгения Александровича тронуло Павла.

— Женя! — сказал он. — Давай поцелуемся, а?

— Давай, Серега! — Евгений Александрович мокрыми губами припал к щеке Павла.

Уже начало темнеть, когда Павел проснулся. Он лежал в ботинках на кровати Евгения Александровича, сам же хозяин спал, уронив голову на стол. Он громко и как–то очень замысловато храпел. Вначале тихо присвистывая, потом громче, раскатистее, и вдруг, словно бы взорвавшись, испускал оглушительную — так раскрываются заржавевшие металлические ворота — хриплую трель. И тогда снова все смолкало, снова тоненьким свистом прокалывалась тишина комнаты, да еще потрескивал настроенный на бесконечные пространства эфира «Альпинист», что стоял на столе в лесу пустых бутылок.

Пошатываясь, Павел поднялся с кровати, добрался до открытой двери и, обхватив руками голову, опустился на порожек.

Рассеянно помаргивали за стволами деревьев огоньки; знакомая, вчерашняя музыка звучала на танцплощадке. Павел оглянулся назад. Из полутьмы комнаты несло спертым, закисшим воздухом, слышались стоны Евгения Александровича. Павел поднялся и побрел под сосны к умывальнику. Покрутил кран и, услышав, как зазвенела о жестяное корытце вода, подставил под ее струю голову и долго стоял, захлебываясь и фыркая, пока не стих жар.

Стало легче.

Пригладив ладонями мокрые волосы, Павел медленно зашагал в сторону танцплощадки.

Вечер был тихий и теплый.

Смутным светом дрожали в сгущающихся сумерках белые платья женщин и рубашки мужчин, из–за деревьев слышался приглушенный смех, и Павел, уже отрезвевший после ледяного душа, снова почувствовал, как закружилась у него голова.

Музыка становилась все громче, и с каждым шагом прибывало в аллее света. Наконец Павел вышел к танцплощадке. На деревянном настиле, охваченном тоненькими перильцами, кружились пары. Люди здесь были везде. Они сидели на скамеечках, раскачивались на качелях, бродили по аллеям. Из темной беседки неслось приглушенное бренчание гитары. И во всем чувствовалась какая–то перенасыщенность. Всего было больше, чем нужно: и людей, и веселья, и музыки… И Павлу вдруг стало обидно, что у него так бесцельно пропал день, и в результате он совсем один и нет ему места на этом празднике. Павел вспомнил длинный пенал, в котором его поселили, вспомнил пропахшую затхлостью комнату, Евгения Александровича, обиженно засопел и хотел уже спрятаться от этого смеха, музыки и веселья, хотел убрести в черноту парка, скрыться там со своей обидой, чтобы нянчить ее в одиночестве, но тут рядом — «А я ищу вас!» — раздался голос. Павел обернулся, чтобы посмотреть на счастливчика, которого ищут в такой вечер, — рядом стояла его знакомая.

— Ищете?! — изумился Павел. — А зачем?

Он тут же сообразил, что слова его прозвучали глупо и надо немедленно что–нибудь сказать, чтобы замять неловкость, но ничего не сказал. Густо покраснел.

— Пойдемте танцевать! — тихо сказала женщина.

Улыбаясь, она смотрела в сторону танцплощадки.

Павел не помнил, когда он танцевал в последний раз, но послушно пошел вслед за Ольгой — так звали женщину.

Они долго топтались среди танцующих, и Павлу, голова которого уже совсем закружилась от музыки и запаха духов, начало казаться, что он, наверное, не так уж и плохо танцует, и, осмелев, вдруг закружил свою партнершу, и только когда та вскрикнула от боли — Павел отдавил ей ногу, — опомнился. Танцевать он, конечно же, не умел.

— Извините! — сказал он, краснея.

— Ничего–ничего! — торопливо проговорила Ольга, успокаивая его, — Совсем не больно!

Снова, затихая, отдалялась музыка. Снова дрожали рассеянные желтые огоньки за стволами деревьев — в глубину парка, в сокровенную черноту его, уходили Ольга и Павел.

— Я раньше хотела уехать отсюда, — рассказывала Ольга. — Ездила несколько раз поступать в институт, а потом привыкла… Теперь работаю здесь и никуда не хочу…

— Да… — кивнул Павел. — Человек легко привыкает к месту. Вроде бы ничего и не теряешь, а все равно трудно уезжать. Держит что–то… Я в детском доме вырос — какие там радости? — а все равно, когда в училище уезжал, чуть не заплакал. Родным все стало… Так и считаю тот поселок своей родиной…

И, сам не зная зачем, начал рассказывать о своем первом дне, когда его привезли в детский дом.

— Вот странно, — говорил он. — Я ничего не помню уже. Не помню, откуда меня привезли, не помню, кто привез, на чем, а игрушку, которую у меня отобрали ребята, запомнил… На всю жизнь запомнил того зайца с оторванным ухом…

— Я понимаю, — сказала Ольга, и Павел чувствовал, что она действительно понимает. Он сжал ее руку…

Коротки ночи в июне. Не успело стемнеть, а полоска зари уже просочилась сквозь редкий сосняк, и бледные, словно бы выцветшие, проступили из сумерек валуны. Белый туман окутал озябшую реку и начал подниматься на берег, цепляясь за ветки кустов, за стволы деревьев.

В этих нищих рассветных сумерках и вышли они к опушке леса. Когда–то здесь стояла лесопилка. Обезображенный лес все еще помнил ее — и покалеченными деревьями, и продавленными траками гусениц шрамами на земле, и мусором догнивающих отходов. Но уже заплывали смолой раны на деревьях, надломленная сосна снова рванулась вверх, вознося в небо свои ветви, а груды мусора зарастали гибкими прутьями малинника. Земля не хотела оставаться испорченной, она сама залечивала себя.

— Здесь раньше так страшно было… — поежившись, сказала Ольга. — Я раньше даже боялась сюда ходить. Здесь совсем, как у меня. Как в моей жизни…

— Все проходит… — сказал Павел. — В жизни все налаживается.

— Да… — рассеянно проговорила Ольга. — Налаживается… А ты… Ты женатый?

— Женатый… — усмехнулся Павел. — А что?

— Ничего… — Ольга снова поежилась. — Холодно… Пойдем?

Тропинка все ближе сводила плечи Павла и Ольги, и идти рядом стало тесно. Павел обнял Ольгу.

— Мне пора! — мягко сказала она, освобождаясь из его рук.

— Что ты будешь завтра делать?

— К тебе приду…

— Придешь?

— Приду…

Утром Павел проснулся от громких голосов, раздававшихся над его изголовьем. Бубнил диктор, рассказывающий о заготовке кормов в колхозах страны.

— Да я–то откуда знаю: кто? — пытаясь перекрыть голос радиоприемника, возмущался кто–то. — Ухожу, он еще спит. Прихожу — нет никого.

— Ну а лицо–то как выглядит? — прозвучал другой, знакомый голос. — Расскажи, как он на лицо?

Павел открыл глаза и, обернувшись, увидел Евгения Александровича. Он стоял на пороге комнаты и разговаривал с длинноволосым парнем в джинсах. Длинноволосый, должно быть, и был неуловимым соседом Павла.

— Серега! — обрадовался Евгений Александрович. — А я ищу тебя! Пошли! У нас же осталось еще!