Николай Коняев - Марсиане (сборник)

— Вам не в дом отдыха? — раздался за его спиной голос.

Павел обернулся и увидел свою спутницу.

— Ага… А вам тоже?

— Автобуса, наверное, не будет, — сказала женщина, словно не услышала вопроса. — Заезд вчера кончился… А сегодня… Сегодня рейсовым добираться придется. От остановки еще километра два по лесу…

Она говорила, словно сомневалась, ехать или не ехать… И выражение ее лица, главное, то, как она взглянула на Павла, показалось ему очень знакомым.

Ну, да, да… Эта молодая женщина в голубеньком платьице напомнила Павлу свояченицу, гостившую у них весной. Вообще–то свояченица гостила и раньше, но это еще девчонкой, а сейчас приехала молодая красивая женщина. Вечером сестры отправились погулять по городу. Они захватили и Павла, и тот плелся, чуть поотстав от них.

«Вот универмаг у нас… — показывала жена. — А там булочная. А это загс.»

«Загс?» — свояченица внимательно посмотрела на невзрачно–серое здание, а потом на отставшего от них Павла и вздохнула. Она тут же опустила глаза, но Павел успел заметить ее оценивающий взгляд, словно бы она примеряла его к себе. Заметила этот взгляд и жена, внимательно посмотрела на сестру и сжала ее локоток пальцами. Свояченица смущенно улыбнулась, женщины засмеялись и сразу заговорили о покупках, которые им надо сделать, и двинулись дальше, уже не обращая внимания на смутившегося Павла.

Эта история вспомнилась сейчас Павлу потому, что женщина в голубеньком платьице посмотрела на него так же оценивающе, как и свояченица.

А Павел всегда терялся, когда на него смотрели так. Надо сказать, что раньше, когда Павел учился в ПТУ, да и потом, когда уже работал на заводе, женщины никогда не смотрели на него так. Наоборот, красивые и нарядные, окутанные сладковатым запахом духов, они проходили мимо, не замечая его. И ему иногда мучительно хотелось подойти, заговорить с ними, и он пытался подойти и заговорить, но не мог сдвинуться с места, потому что видел — его не замечают, словно его и не существует совсем. Утешая себя, Павел думал тогда, что вот закончит техникум, поосновательней устроится в жизни, и тогда все как–нибудь да и наладится.

И действительно, как–нибудь и наладилось…

На дне рождения у приятеля Павла познакомили с женщиной, которая была и старше его по возрасту, и не особенно–то красивая, да к тому же с ребенком, но как–то так получилось — хотя и не собирался Павел жениться на ней — женился… А потом родился и свой ребенок, так и стали жить. Ну а любовь, что ж? Про любовь, как совершенно справедливо говорила покойная теща, и в книжках почитать можно. И, наверное, так и прошла бы жизнь, и Павел считал бы, что она удалась — ведь все у него было: и жена, и дом, и дети, если бы не смущали Павла внимательные оценивающие взгляды женщин, которые — в последнее время он все чаще замечал это — останавливались на нем.

И было досадно, что раньше–то женщины, ну, совсем, ну, совершенно не замечали его. Но еще сильнее, чем досада, было волнение, которое ощущал он, перехватывая такие взгляды…

И вот сейчас женщина в голубеньком платьице как раз так и посмотрела на него: внимательно и оценивающе.

Павел покраснел было снова, но тут же — так прыгают в холодную воду — заговорил:

— Поедем, а? Подумаешь: пешком… Это же близко. Да и перед сном прогуляться полезно!

В автобусе сели рядом. Павел смотрел в окно на проносящиеся мимо огоньки и думал, что надо бы сказать что–то. Женщина тоже молчала, но как–то хорошо молчала, нетребовательно, совсем не смущая Павла. Кроме того, вокруг были люди и можно было и не говорить ни о чем.

Но вот автобус притормозил возле развилки — здесь с асфальтированного шоссе сбегала в лес проселочная дорога. Надо было выходить. Автобус заурчал, выдохнул едкую гарь и двинулся дальше по своему пути, унося на фарах электрический свет. Сразу стало темно, и Павел чуть поежился.

— Приехали? — спросил он.

— Нам сюда… — женщина неуверенно шагнула к почти неразличимому в лесной темноте проселку. Впрочем, скоро глаза привыкли к темноте, и Павел, шагающий следом, различал и свою спутницу, и даже лицо ее, когда она оборачивалась. Постепенно проселок превратился в тропинку, вьющуюся над узкой, с крутыми берегами рекой. Внизу, у самой воды, горели костры, от них тянуло дымком и вкусным запахом печеной картошки. Свет костров казался розовым. Он поднимался вверх и, едва достигнув берегового кустарника, стихал, рассеивался в зеленых сумерках. У костров сидели люди и разговаривали, но о чем? — сверху было не слышно.

И все это: и молодая женщина в голубом платьице, что, оборачиваясь, улыбалась Павлу, и запах дыма, и свет костров, и обрывки разговоров — смешивалось, рождая настроение праздника и молодой беспечности. И где–то в глубине, в веселой сумятице этого настроения, рождалась музыка. Поначалу неясная, с каждым шагом становилась она все отчетливее. Мельком Павел подумал, что, спроси его сейчас, слышит ли он эту музыку наяву или она мерещится ему, он бы не знал, как ответить. Он уже начал узнавать мелодию. Из бесконечно далеких еще детдомовских лет звучала мелодия, и сладко сжималось сердце:

Павел не замечал, что уже мелькают за стволами деревьев желтые огоньки, узнавая и боясь узнать музыку, не обратил он внимания, что расступились деревья и показались впереди ярко освещенные корпуса зданий.

— Мы пришли! — услышал он голос и только тогда увидел, что стоит возле здания с ярко освещенной верандой.

— Спасибо, что проводили! — женщина чуть улыбнулась. — Вам здесь оформляться!

И, засмеявшись, легко побежала. Возле темной аллеи, сворачивающей в глубь парка, остановилась и помахала рукой. Павел вздохнул и поднялся по ступенькам к стеклянной двери, на которую указала женщина. Он уже взялся за дверную ручку, когда сообразил неожиданно, что музыка не причудилась ему… Оглянулся. Центральная аллея упиралась в танцплощадку, обведенную гирляндой электрических лампочек. Там, в электрическом свете, толпились люди…

Павел рассеянно моргнул. Стало обидно, словно его обманули. Он толкнул дверь и вошел в вестибюль дома отдыха.

Поселили Павла в главном корпусе.

В комнате вдоль стены стояли две кровати, а сама комната была такой узкой, что, если бы Павел захотел лечь поперек, пришлось бы подогнуть ноги. Ближняя к двери кровать была пустой. Павел поставил на пол чемоданчик и, закинув за голову руки, лег. Окно находилось в другом конце комнаты, и сквозь него доносились с танцплощадки звуки музыки. Снова играли что–то знакомое… И снова Павел начал вспоминать свою жизнь, пытаясь обдумать, хорошо или плохо сложилась она… И, кажется, уже обдумал, но заснул и продолжал думать во сне. Ему казалось, что он сидит и думает и вот уже близко, совсем рядом самая важная мысль, но опять не удалось разобрать ее — разбудили…