Вэдей Ратнер - В тени баньяна

Я выглянула в окно и увидела две скрещенные пальмы. Тхнот оун тхнот бонг называли их Пок и Мае – «влюбленные». Прильнув друг к другу, они слегка покачивались и тихонько скрипели стволами, словно пели какую-то печальную песню. Вдали сверкнула молния, и раздался раскат грома. Опять они играют с волшебством, подумала я, представив, как якк и тевода, сцепившись, словно два щенка, катаются среди облаков и вырывают друг у друга топор и хрустальный шар.

Изнемогая от усталости, я растянулась на животе рядом с Раданой и стала смотреть в узкие щели между половицами. Прямо под нами Пок, вполне довольный, удобно устроился на настиле, свесив ноги над очагом, сверху мне казалось, будто языки пламени лижут его пальцы. Он вырезал что-то из куска дерева, который я видела у него днем, и когда одна щепка отлетела в огонь, в воздухе запахло пальмовым сиропом.

– Вечно что-то мастерит, – заметила Мае, подтыкая края москитной сетки под циновку. – Не может сидеть без дела. Пилит, строгает, вырезает до самой ночи, а иногда и вовсе не ложится. Будешь наблюдать за ним – сама останешься без сна.

– А что он мастерит? – спросила я, перевернувшись на спину.

– Теленка для коровы. Пару недель назад у нее умер теленок. Бедненький. Теперь корова не находит себе места. Слышишь? Это она зовет свое дитя…

Я прислушалась – и действительно, где-то за хижиной раздавалось протяжное: «Ма-а-а, ма-а-а, ма-а-а…» Я видела корову днем, она подошла, пока мы мылись в тростниковой кабинке на задворках дома. Я никогда не встречала таких тощих коров и даже подумала, что она от голода начнет жевать кабинку. А корова только посмотрела на меня и жалобно промычала: «Ма-а-а, ма-а-а…»

– Пок решил сделать для нее резную фигурку, чтобы можно было повесить на шею.

– Как амулет? – Я не сомневалась, что даже такое глупое животное, как корова, сможет отличить живого теленка от деревянной фигурки. – Разве это поможет?

– О, не знаю, – отозвалась Мае, запирая переднюю дверь. – Думаю, он просто хочет придать очертания ее горю.

Мама подвинула Радану поближе к себе. Они спали под одним одеялом, а мы с Мае – под другим. Мы лежали вчетвером, тесно прижавшись друг к другу: Мае – у двери, мама – у стены, а мы с Раданой посередине. Мае зевнула, пробормотала что-то и через несколько секунд уже крепко спала, будто ночь погасила ее сознание, как свечу.

Вскоре они с Раданой дружно сопели. Мы с мамой лежали без сна, слушая их пересвист, пытаясь в темноте отыскать очертания своего горя.

Прозрачные капли висели на листьях и траве, похожие на божьих коровок, с которых ночной ливень смыл яркие краски. Я сидела на пороге хижины, завернувшись в одеяло, вытянув ноги перед собой, и, зевая, ждала, когда сон окончательно покинет мое тело.

Впереди лоскутным одеялом простирались рисовые поля и пальмовые рощи. Небо приподняло кисею тумана, и вокруг стали появляться хижины, стоявшие, как наша, на поросших деревьями пригорках. Вдали, словно узелки на гладкой ткани, начали проступать темно-зеленые контуры соседних деревень. Дождевая вода до краев наполнила рисовые поля, и мне показалось, что тонкие зеленые побеги успели как следует подрасти.

На ближайшем к хижине поле в зарослях риса я заметила утку. Она нырнула в мутную воду, так что на поверхности остался только хвост, потом вынырнула, тряхнула головой и зарылась клювом в перья. Утреннее омовение вдали от посторонних глаз.

В воде, обмахиваясь хвостом и поедая длинные зеленые листья с лиловыми цветочками – должно быть, водяной шпинат, – стоял буйвол. Рядом, осторожно ступая, ходил человек в набедренной повязке из кромы. По тому, как легко соседствовали эти двое, я решила, что он хозяин буйвола. Человек поднял лежавшую в воде вершу [33] Верша – рыболовная снасть в виде воронки из прутьев или проволоки. и тут же выронил ее, замерев от испуга. Он поймал змея-нагу! Мое воображение, всегда готовое сочинить очередную историю, увлечь меня в волшебный мир, тут же нарисовало захватывающую картину.

Как все преобразилось! Вчера это место казалось мне обителью тишины и покоя, а теперь в нем кипела жизнь.

Буйвол громко фыркнул, раздувая ноздри и недовольно мотая огромной головой. Его изогнутые рога кромсали воздух, как два серпа. С куста неподалеку рванулась в небо стая напуганных птиц. Человек с вершей поднял голову и, приставив ладонь ко лбу козырьком, посмотрел ввысь, словно хотел взлететь вслед за птицами. Папа, мелькнуло у меня в голове. Он всегда хотел летать. Быть свободным, как ястреб!

Закукарекал петух, затем еще один, и вскоре по всей округе разнеслось задорное «ку-ка-ре-ку».

Я спустилась по ступеням и пошла босиком по сырой земле. Где-то в вышине мужской голос, хриплый и резкий, напевал: «О, певчая птичка, что ты ешь?..» Иногда обладатель голоса забывал слова и просто насвистывал мелодию.

Я задрала голову. По стволу одной из «влюбленных» пальм спускался Пок с кожаным ремнем на поясе. На рукоятку заткнутого за ремень ножа был накинут крючок с веревкой, на которой раскачивалась бамбуковая фляжка.

– Проснулась! – радостно воскликнул Пок, увидев внизу меня. Он легко и проворно спрыгнул на траву. – Как раз вовремя! Хочешь? – кивнул он на фляжку.

– Пальмовый сок? – Я никогда раньше не пила его на завтрак.

– Не просто сок, а нектар молодости! – Пок улыбнулся. Его лицо было испещрено морщинами, а рот из-за черных пятен на зубах казался пустым – как у столетнего старика. – Небесный дар нам, смертным! С ним ты никогда не состаришься!

– Вы уверены?

Он рассмеялся:

– Ну, может, и нет.

Мне стало стыдно за свои слова, и я отвела взгляд.

– А где все? – спросила я, чтобы сменить тему.

Пок кивком указал на задворки дома.

– Пошли на реку стирать. – Он снял фляжку с пояса и зацепил крючок за нижнюю зарубку на бамбуковом столбе, тянувшемся вдоль пальмы, как хребет дракона. – В этот ранний час сок холодный, как… – Он не мог подобрать слово.

– Лед, – подсказала я.

Я, должно быть, ошиблась вчера, решив, что Пок – молчун. Впрочем, вчера я все видела иначе.

– Я хотел сказать «облака». – Старик расплылся в улыбке. – Но «лед» куда лучше. – Нахмурившись, он добавил с явным интересом: – Я ведь никогда его не видел. Не видел льда. Знаю о нем только по рассказам, а какая она, эта «твердая вода», – не представляю. Ее, должно быть, делают машины?

Я кивнула, вспомнив небольшой холодильник у нас дома, в котором мы хранили привезенные из-за границы сыры и паштеты. Наверху у него была небольшая морозилка с металлическими лотками для льда.

Изумленный Пок покачал головой:

– Неудивительно, что солдаты Революции боятся машин. Подумать только, воду делать твердой!

Я молчала, не прерывая его рассуждений.