Михаил Каминский - Переполненная чаша

«А помнишь, как они росли, Добер и Жучка? — спрашивала мама. — Как грызли все что ни попадя?» — «Да-да, — отвечал я, — конечно, помню». Мы тогда обмазали ножки стула и стульев горчицей, но Добер, брезгливо морщась и повизгивая, слизывал горчицу, чтобы Жучка могла затем вонзить в дерево свои мелкие острые зубы.

«Помнишь, мне пришлось спрятать на чердак ковер, который они растерзали? А папе я сказала, что отдала в чистку…» И это я, конечно, помнил. Отец очень любил этот старый персидский ковер и часто любовался его сложным и, как мне казалось, загадочным узором. Но что было энергичным, набирающим силу щенкам до замысловатой восточной вязи многоцветного рисунка и привязанностей хозяина? Они росли и познавали мир своим, особым путем — «на зуб»…

Тут боль немного отступила, и я рассмеялся. Теперь-то можно было открыть маме один секрет: портфель, подаренный отцу сослуживцами, он на самом деле не оставил по рассеянности в трамвае. Просто Добер отжевал углы, Жучка чуть не подавилась замком, и отец попросил меня выбросить никуда не годный портфель на свалку.

«А помнишь, — продолжала мама, — как за Жучкой ухаживал шпиц Аграфены Николавны и Добер жутко ревновал?» — «И как страдал!» — подхватил я.

Да, Добер был благороднейшим псом. Простушка Жучка охотно принимала ухаживания шпица, принадлежащего нашей соседке — тете Груше, а Добер из-за этого несколько дней не пил и не ел. Он бы мог запросто отучить хилого шпица от ухаживаний, но, наверное, не хотел этого делать, ждал, когда опомнится сама Жучка. Но Жучка, что называется, увлеклась шпицем. Нельзя было без улыбки смотреть, как они играли. Широко расставив лапы, Жучка поддавала его носом, шпиц отлетал на несколько шагов и, восторженно лая, возвращался, чтобы продолжать забаву. А Добер в это время сидел в стороне и старательно отворачивал морду, дабы не видеть этих развлечений.

Однажды он все-таки не выдержал и рявкнул. Шпиц, забывшись, ответил пренебрежительным тявканьем, и тогда Добер, подскочив к нему, куснул за бок. Шпиц, конечно, бежал. А в настоящую собачью драку — с безудержной ненавистью, с пастью в кровавой пене и с многочисленными покусами — Добер вступил один лишь раз: когда во время сердечного приступа отец упал на улице и его забрала «скорая помощь». Добер не помчался за машиной, он остался охранять лежавшую на тротуаре авоську с продуктами и защитил ее от бродячих псов.

«А помнишь…»

Я посмотрел на маму и поразился, как сильно она постарела за минувший год. Смерть отца, мое ранение, война. И потом вот это тоже не прошло даром: Добер и Жучка иногда снились ей. «Понимаешь, Боря, как бы там ни было, а я бросила на произвол судьбы родные — пусть собачьи, пусть! — души». Маме тогда показалось, когда машина отъехала уже довольно далеко, что Добер по широкой пологой лестнице, ведущей из сада, взобрался на крышу и смотрел ей вслед. Но у меня большой уверенности в этом не было — глаза у мамы слабые, близорукость…

А потом я узнал, что так оно и произошло. Действительно, Добер влез по широким ступенькам на крышу, к печной трубе, и полвойны провел там напересменку с Жучкой. То он дежурит, то она. А кто от дежурства свободный, тот добывает провиант на всю собачью семью.

В суровые ноябрьские дни сорок первого наш дом заняла служба ВНОС — воздушное наблюдение, оповещение и связь, — состоявшая почти из одних девчат. Фашисты у самой Москвы, воздушные налеты каждый день, работы у противовоздушной обороны невпроворот, а тут собаки под ногами вертятся. Хотел командир пристрелить их, да девчата заступились: они, мол, нам помогают. Вон, видите, товарищ капитан, на крыше сидят? Это собачки вражеские самолеты высматривают.

Как кличут собак, никто из девчат, конечно, не знал, и получил Добер новое имя — ВНОС, а Жучку так и звали — Жучкой. Прямое, так сказать, попадание. Дежурили девчата по два часа, и собаки к ним приноровились. Одну смену ВНОС, Добер то есть, у трубы сидит, другую — Жучка. И приучились они, как увидят самолет, лаять. Наш самолет летит или немецкий, им, естественно, не понять: гавкают и все. Однако девчата не сердились. Они даже свою наблюдательную платформу поставили рядом с трубой, и получилось, что два поста на нашем доме — человечий и собачий…

Я приехал в Москву в январе. Выдалась оттепель, трамвай звенел, как в мирные дни. Пока ехал до Остаповского шоссе, пересаживаясь с одного маршрута на другой, все думал: как там? Мама просила сразу написать о Москве, о нашем доме и о собаках тоже. Я предполагал, что собаки погибли от голода, и заранее решил не писать маме правду. Но оказалось, что Добер и Жучка признали себя мобилизованными и находятся в полном здравии, как и положено солдатам.

Обоняние и слух у собак замечательные, но видят они плохо. Однако, как только я свернул с шоссе в наш переулок, Жучка кубарем выкатилась из ворот, бросилась ко мне, подпрыгнула и, больно ткнувшись мордой в мой нос, задыхаясь от восторга, улеглась, постанывая, на снег. Добер стоял на крыше и, наверное, размышлял, почему так необычно ведет себя его подруга. Потом он, может быть, все-таки разглядел меня, а возможно, ветер переменился, и учуял Добер мой запах: он вдруг не залаял — затявкал по-щенячьи и тонко заскулил. Я ждал, что сейчас он бросится с крыши, оближет, как Жучка, и приготовится устоять под его напором. Но Добер все скулил — громко, отчаянно, переступал с лапы на лапу и оглядывался на младшего сержанта, у которого из-под ушанки выбивались кудри.

— Ваш дом? — спросил меня часовой, пожилой солдат с медалью «За отвагу», и пропустил безо всякого. — Сразу видно, товарищ лейтенант, что вы собачкам хозяином приходитесь. Строго себя держат, не подступись. Своих — нас то есть — и то, как старшина после увольнительной, обнюхивают.

Я слушал его и с удивлением глядел на Добера. Что ж такое? Почему он медлит? А он все скулил и скулил, все сильнее стучал лапами по железу крыши и все чаще оглядывался на младшего сержанта. Но младший сержант вроде бы и не замечал мучений собаки, всматривался через стереотрубу в горизонт.

Я вошел в дом. Во всех комнатах плотно, одна к другой, стояли аккуратно застеленные солдатские койки. Женская рука ощущалась во всем: фаянсовый умывальник на кухне сиял, полы блестели, дорожки в коридоре тянулись как по линеечке. Девчата пригласили меня пообедать. Почти весь паек я отдал маме, поэтому здорово проголодался, стал быстро есть густой гороховый суп. И вдруг услышал: звякает и скребет по котелку только моя ложка. Поднял голову. Девчата с удивлением смотрели на меня.

— В чем дело? Что-нибудь не так?.. — Я, наверное, сильно покраснел, потому что девчата заулыбались.

— Вы про ВНОСа забыли! — чуть не хором закричали они.

— Какой ВНОС?