Давид Гай - Исчезновение

– Светка поведет, мы договорились. Могу я выпить раз в жизни по случаю приезда отца… Не часто видимся, в последнее время совсем редко. Кстати, что с твоей работой будет, не станешь ли безработным, на пособии? – и он захохотал, довольный шуткой. Никто его не поддержал.

Вот и у сына в голове то же самое крутится, подумал Яков Петрович, а ведь не знает, что стряслось в стране, в каком я особом положении, из которого нужно выпутываться, выход искать, но есть ли выход этот…

Альбина решила не отставать от брата и тоже выпила полную рюмку.

– Сколько людей могли бы его остановить, но не остановили, – слегка осоловело, с вызовом. – Каждый раз встречались ему люди, которые на сделку с совестью шли. И так – до Кремля. Последнюю сделку Борис Николаевич.., наверное, в гробу, не переставая, вертится… Помните, была такая старушка, депутат питерский Салье Марина, ну, старушкой она не всегда была, но запомнилась почему-то старой, так вот она говорила: “Не допускайте компромиссов с совестью – потеряете все”. Она про ВВ все знала, даже больше, чем он сам, досье ее про его делишки в Питере лет на двадцать лагерных тянуло, но отмазали от уголовки дружки-приятели и просто без совести и чести начальники… Старушка давно померла, последние годы в деревне с сестрой жила, подальше от ока государева. Удивляюсь, как он ее не уконтрапупил в отместку… Главная мысль ее завещания, читала об этом: нужно вспомнить, кто, когда и за сколько свою совесть продал и расстелил красный коврик для ВВ. И что теперь – уйдет на покой, на полное гособеспечение, наконец-то денежки свои немеренные начнет тратить. Его судить надо за все…

Яков Петрович слушал и ни один мускул в лице не дрогнул; наедине с собой он постоянно думал над этим, но надо было случиться тому, что случилось, чтобы увидел разверзшуюся бездну, в которую ступил одной ногой, невидимая сила притяжения удерживала ногу, не хватало сил выдернуть и бежать от края бездны сломя голову.

Он поднялся из-за стола и вышел наружу, воздух обдал волной пряной свежести, невестка с детьми играла в мяч, он присоединился, Ниночка и мальчишки бегали взапуски, он пробовал соревноваться, ловил их, тискал, целовал,запыхавшись, останавливался, закатывался смехом счастливого человека, отринувшего тяжелые мысли, но стоило оглянуться, как наметанным глазом видел пару прятавшихся за обезлиственными деревьями фигур, и тут же возвращался в пугавшую неопределенностью реальность.

– Отец, на пару слов, – попросила дочь, и они уединились на опустевшей веранде; стало прохладно, надели куртки, Яков Петрович – свою любимую старую джинсовую, на подкладке, из того времени, словно специально дожидавшуюся на даче напоминанием о минувшей жизни вне Резиденций.

– Что происходит? – с места в карьер, натянув поводья, взяла дочь. – По зомбоящику наблюдаю ВВ, нечасто, к счастью, балует своим появлением, однако ж раз в неделю непременно. И указы его какие-то странные, непохоже на него вдруг поменяться, таких и могила не исправит. Я что-то подозревать начала, специально вглядывалась в экран, ловила оттенки выражения, ужимки, манеру банальности произносить – и знаешь, к какому выводу пришла? Не он это, все время, постоянно – ты, я же твоя дочь, кому как не мне отличить…

– Ну и что? ВВ не в лучшей форме, нездоров, иначе хрен бы кто заставил его на покой уйти. Вот у меня и прибавилось работенки.

– А что у него, рак?

– Понятия не имею, об этом не принято говорить.

– Не лукавь, отец. – Все-то ты знаешь. Неужто болезнь так далеко зашла, что ВВ сам ни разу не появился в зомбоящике, а везде ты…

– По поводу болезни, поверь, не имею никаких сведений.

– Слушай, его же хорошие доктора осматривали, и не только наши, он о здоровье своем пекся, намеревался жить сто лет на нашу голову… Внезапно ничего случиться не могло, рачок бы на ранней стадии выявили, тестами разными, я же медик, знаю, аппаратура в Кремлевке западная, самая передовая.

– Не в курсе, честное слово.

– А у меня подозрение – не в нездоровье дело, просто отстранили его от власти, очень уж хреновые дела… Помнишь старый анекдот? Два червя, папа и сын, вылезают из задницы на поверхность, солнышко светит, зелень всякая, воздух свежий, в общем, благодать, сынок говорит: “Папа, смотри как красиво, как хорошо здесь…” А папа отвечает: “Да, сынок, но там наша родина…” Чтобы народ успокоить и попробовать вылезти из этой самой задницы, понадобится новый ВВ, его и изберут вскоре. Кто бы ни был, Иванов, Петров, Сидоров – ничего в сущности не изменится, ну, признают ошибки, на предшественника, которого народ наш убогий восхвалял столько лет, все свалят, как у нас принято, попластаются перед Западом, попросятся назад, а по сути – то же самое, только припудренное.

Яков Петрович молчал, а про себя: дочь умная, все просекла, и не она одна такая, многие, наверное, понимают; и выпадом на рапире, перебоем в пульсе, авантюрным посылом – открыться , рассказать правду, доверить дочери то, что за семью печатями, но что все едино придется распечатать, сорвав сургуч.

Альбина в первое мгновение ошалела, глаза округлились, замерла с приоткрытым ртом.

– То есть… как… исчез? Куда? И никаких сведений?

– Никаких.

– И сколько уже времени прошло?

– Считай, со дня рождения мамы, когда меня затребовали срочно в Москву.

– Это ж два с лишним месяца страну и мир наебывают … Во дают…

Альбина ругалась только в минуты особого напряжения или злости, Яков Петрович знал.

– И чего ж дальше будет? – в голосе растерянность. И рассуждая сама с собой: – Выберут нового президента, а тебя куда.., ты им не нужен, копировать некого и незачем, одно из двух – либо ты до определенного момента будешь угасающего старца изображать, хотя и не так уж стар он вовсе, слоняться на выделенных тебе госдачах, сочинять мемуары, либо вскоре после выборов устроят тебе пышные похороны, чтоб больше не маячил, не возбуждал в народе нежелательные воспоминания, предадут земле на мемориальном комплексе в Мытищах и на том история ВВ и его гениального Двойника закончится… Отец…, – и она зарыдала.

Он успокаивал дочь, целовал в волглые щеки, приговаривал давно забытые нежные слова из ее детства, которыми утешал, когда Аля простужалась и температурила; а у самого на душе кошки скребли – дочь высказала многое из того, о чем он все настойчивее задумывался в своем одиноком пребывании в Резиденциях, где совсем еще недавно царил человек, для которого избыточное великолепие дворцов по сию пору

служило компенсацией за годы убогой жизни, когда он дворовым пацаном гонял крыс по подъездам.

– А мог бы жизнь просвистать скворцом, заесть ореховым пирогом, да, видно, нельзя никак…