Мария Дуэньяс - Нити судьбы

Заблокированная слева и справа соседними ложами, а спереди — перилами, нависавшими над находившимися внизу трибунами, я поняла, что выйти могу только тем путем, которым мы вошли. Однако это было слишком рискованно. К ложам вел единственный коридор шириной не более трех метров, и, направившись по нему, я рисковала столкнуться лицом к лицу с немцами. И среди них, конечно же, могли оказаться мои клиентки, чьи беспечные разговоры я так старательно слушала в своем ателье и передавала потом разведывательной службе враждебной немцам страны. Мне пришлось бы остановиться, чтобы поздороваться с ними, и, несомненно, кто-то из них мог задаться опасным вопросом: каким образом их марокканская couturier оказалась в ложе у англичан и почему в такой панике торопится скрыться оттуда, словно за ней гнался сам дьявол?

Гонсало продолжал здороваться со своими друзьями, а я, все еще не придумав выхода из сложившейся ситуации, устроилась в самом укромном углу ложи, подняв лацканы жакета и наклонив голову, хотя это было абсолютно бессмысленно, поскольку укрыться от посторонних взглядов здесь все равно не представлялось возможным.

— С тобой все в порядке? Ты что-то слишком бледная, — сказал отец, подавая мне бокал крюшона.

— Голова немного кружится, но ничего страшного, сейчас пройдет, — солгала я.

Если бы в цветовой гамме существовал цвет темнее черного, то можно было бы описать мое внутреннее состояние, когда в ложе немцев началось движение. Краем глаза я увидела, что туда вошли солдаты, а за ними — здоровенный сержант, отдававший приказы, размахивавший руками и бросавший уничижительные взгляды на ложу англичан. Затем появились несколько офицеров в начищенных до блеска сапогах, форменных фуражках и с непременной свастикой на рукаве; они держались высокомерно и отстраненно, демонстрируя ледяным видом полное презрение к обитателям соседней ложи. Вскоре объявилась еще группа немцев в гражданском, и я, к своему ужасу, заметила среди них знакомые лица. Вероятно, все они — и военные, и гражданские — присутствовали до этого на каком-то своем мероприятии и потому появились практически одновременно перед самым началом скачек. Пока среди них были только мужчины, но я не сомневалась, что жены должны вскоре к ним присоединиться.

Вокруг с каждой секундой становилось все оживленнее, а вместе с этим росло и мое смятение. В нашей ложе стало еще многолюднее, бинокли переходили из рук в руки, и все с жаром обсуждали не только turf, paddock и jockeys [72] Беговые дорожки, паддок и жокеев ( англ. ). , но и вторжение немцев в Югославию, жуткие бомбардировки Лондона и последнюю речь Черчилля по радио. И именно в тот момент я увидела его. Он тоже меня увидел, и я почувствовала, что мне не хватает воздуха. Это был капитан Алан Хиллгарт собственной персоной, вошедший в ложу под руку с элегантной белокурой женщиной — вероятно, женой. Он задержал на мне взгляд всего на долю секунды и, прогнав скользнувшую по лицу тень беспокойства, замеченную лишь мной, быстро перевел глаза на немецкую ложу, продолжавшую наполняться зрителями.

Я поднялась, стараясь не глядеть на него, уверенная, что это конец и нет уже никакой возможности выбраться из мышеловки. Кто бы мог подумать, что моя работа на британскую разведку закончится так бесславно: меня вот-вот могли рассекретить у всех на виду, на глазах моих клиенток, куратора и собственного отца. Я стиснула пальцами перила, мечтая, чтобы этого момента никогда не было в моей жизни — чтобы я не покидала Марокко и не принимала этого безумного предложения, сделавшего меня никчемным и бестолковым агентом. Раздался выстрел стартового пистолета, давший сигнал к началу первого заезда: лошади понеслись бешеным галопом, и воздух прорезали возбужденные крики публики. Я неотрывно следила взглядом за лошадьми, но мои мысли в этот момент были совсем не о них. Я чувствовала, что немки, должно быть, уже заполняют соседнюю ложу, а Хиллгарт лихорадочно пытается придумать, как предотвратить надвигавшуюся катастрофу. И вдруг, словно мгновенная вспышка, ко мне пришло неожиданное решение. Я увидела двух санитаров Красного Креста, лениво стоявших у стены. Если я не могла выйти из этой опасной для меня ложи, кто-то должен был вынести меня отсюда.

Приступ можно было бы объяснить волнением, усталостью, накопившейся за последние несколько месяцев, или же напряжением. Однако все это было ни при чем, и единственным, что заставило меня разыграть неожиданный спектакль, являлся инстинкт самосохранения. Я выбрала наиболее подходящее место — правую сторону ложи, находившуюся дальше всего от немцев, — и выждала удобный момент, наступивший через несколько секунд после окончания первого заезда, когда повсюду поднялся гвалт, в котором радостные возгласы смешивались с не менее громкими криками досады. В этот момент я и повалилась на пол, специально повернув голову так, чтобы волосы закрыли лицо и ничьи любопытные глаза не сумели его разглядеть между обступившими меня фигурами. Я лежала неподвижно, смежив веки, но слышала все, что говорили вокруг. «Это обморок, обмахивайте ее, Гонсало, скорее… потрогайте пульс… воды… обмахивайте сильнее… скорее… скорее, сейчас они придут…»

Звучали еще какие-то слова на английском, мне непонятные. Санитары явились всего через пару минут, переложили меня на носилки, накрыли одеялом до подбородка, и — раз, два, взяли — я почувствовала, что меня подняли с пола.

— Я пойду с вами, — услышала я голос Хиллгарта. — Если понадобится, мы вызовем врача из посольства.

— Спасибо, Алан, — ответил отец. — Не думаю, что это что-то серьезное — скорее всего обычный обморок. Пойдемте сейчас в медпункт, а там будет видно.

Санитары торопливо понесли меня по коридору к выходу, и за ними направились отец, Алан Хиллгарт и двое англичан — вероятно, помощники атташе. Когда меня укладывали на носилки, я снова постаралась прикрыть волосами лицо, но прежде чем меня вынесли из ложи, почувствовала, как твердая рука Хиллгарта натянула одеяло почти до самого лба. Так что я больше ничего не видела, зато слышала все, за сим последовавшее.

В начале коридора мы ни с кем не столкнулись, но где-то в середине произошло то, чего я больше всего боялась: до моего слуха донеслись шаги и мужские голоса, говорившие по-немецки: «Schnell, schnell, die haben bereits begonnen!» [73] Скорей, скорей, уже началось! Они почти бежали по коридору в противоположном направлении, то есть навстречу нам. По твердости их шага я заключила, что это военные и, судя по уверенности голосов, офицеры. Я опасалась, что у них могут возникнуть подозрения при виде британского военно-морского атташе, сопровождающего санитаров с носилками, на которых лежал какой-то человек, накрытый с головой одеялом. Однако они даже не остановились и, ограничившись холодными приветствиями, поспешили дальше, желая как можно скорее попасть в свою ложу. Через несколько секунд в коридоре послышался стук каблуков и женские голоса. Это были немки, тоже шагавшие уверенно и победоносно, и, стушевавшись перед этой надменной лавиной, санитары остановились, пропуская их. Они прошли мимо нас совсем близко, и я затаила дыхание, чувствуя, как колотится сердце. Потом, к моему облегчению, их шаги начали удаляться. Я не узнала конкретных голосов и не могла точно сказать, сколько их было: во всяком случае, мне показалось, не меньше полудюжины. Шесть или семь немок, а то и больше; возможно, среди них были мои клиентки, выбиравшие в моем ателье самые дорогие ткани и расплачивавшиеся со мной не только деньгами, но и свежими новостями.