Мария Дуэньяс - Нити судьбы

— Доброе утро, сеньорита, — сказал комиссар, снимая шляпу. — Я могу войти?

Я сглотнула слюну.

— Доброе утро, дон Клаудио. Конечно, прошу вас.

Я пригласила его в зал и предложила присесть. Он неторопливо направился к креслу, внимательно осматриваясь в комнате. Его взгляд скользнул по потолку с лепниной, по шторам из камчатной ткани и большому столу из красного дерева, заваленному иностранными журналами. Не ускользнула от его внимания и роскошная старинная люстра, которую Канделария достала бог знает где, за сколько и путем неизвестно каких сомнительных махинаций. Я почувствовала, что пульс мой участился, а желудок сжался от волнения.

Комиссар наконец устроился в кресле, и я молча села напротив, дожидаясь, пока он сам заговорит, и стараясь скрыть свое беспокойство, вызванное его неожиданным визитом.

— Что ж, я вижу, дела у вас идут замечательно.

— Я делаю для этого все, что возможно. Я начала работать, и сейчас ко мне как раз должна прийти клиентка.

— А чем именно вы занимаетесь? — спросил комиссар. Несомненно, он прекрасно знал ответ на этот вопрос, однако по какой-то причине хотел услышать его от меня.

Я постаралась говорить нейтральным тоном. Не желала, чтобы комиссар видел меня испуганной и виноватой, но в то же время не было никакого смысла изображать перед ним уверенную и невозмутимую даму, поскольку ему, лучше чем кому-либо, было известно, какова я на самом деле.

— Я занимаюсь шитьем, я модистка, — сказала я.

Комиссар никак не отреагировал. Просто смотрел на меня своими проницательными глазами, ожидая продолжения. И я принялась рассказывать, сидя на краешке софы и держа спину прямо: все изысканные позы, столько раз отрепетированные, были в этой ситуации неуместны. Нельзя было и подумать о том, чтобы эффектно положить ногу на ногу, изящно поправить прическу или слегка поморгать глазами. Сдержанность и спокойствие — вот единственное, что я могла демонстрировать комиссару.

— В Мадриде я тоже шила, я занимаюсь этим полжизни. Я работала в ателье очень известной портнихи, вместе с мамой, и многому там научилась: это было ателье высшего разряда, мы шили для очень важных клиенток.

— Понимаю. Достойная профессия. А на кого вы сейчас работаете, позвольте полюбопытствовать?

Я вновь сглотнула слюну.

— Ни на кого. На себя.

Дон Клаудио приподнял брови, изображая удивление.

— А могу я поинтересоваться, каким образом вам удалось открыть это дело?

Комиссар Васкес мог быть невыносимо дотошным и непреклонным, но в то же время являлся настоящим джентльменом и потому формулировал свои вопросы с безграничной вежливостью. С вежливостью, приправленной некоторой долей иронии, которую он не слишком старался скрыть. Комиссар выглядел не столь напряженным, как во время визитов в больницу. Более расслабленным, спокойным. Жаль, что я не могла отвечать на его элегантные фразы с той же легкостью.

— Я взяла деньги в долг, — просто сказала я.

— Ну надо же, как вам повезло, — насмешливо произнес комиссар. — А не будете ли вы так любезны, чтобы сообщить мне имя столь щедрого человека?

Я думала, что не смогу ничего вымолвить, но ответ вырвался сам собой. Быстро и уверенно.

— Канделария.

— Канделария-контрабандистка? — спросил комиссар с усмешкой, полной сарказма и недоверия.

— Да, она самая.

— Ну и ну, как интересно. А я и не знал, что мелкие пройдохи сейчас такие зажиточные.

Комиссар сверлил меня взглядом, и я поняла, что в этот момент решалась моя судьба — монета уже подброшена в воздух, но никто еще не знает, какой стороной она приземлится. Так неопытный канатоходец, качнувшись на проволоке, может шлепнуться вниз или удержаться на высоте. А мяч, посланный грациозной теннисисткой в костюме от Скиапарелли, задев за сетку, колеблется на ней несколько бесконечных секунд, готовый упасть с одинаковой вероятностью и в одну и в другую сторону. Победа или поражение, спасение или гибель. Но пока — полная неизвестность. Вот что чувствовала я перед комиссаром Васкесом в то осеннее утро, когда с его неожиданным появлением стали сбываться мои самые худшие опасения. Я закрыла глаза и глубоко вдохнула. Потом вновь посмотрела на комиссара и заговорила:

— Послушайте, дон Клаудио: вы сказали, что мне нужно работать, и именно этим я сейчас занимаюсь. Это приличное дело, не временное занятие и не прикрытие чего-то темного. Вы многое обо мне знаете: вам известно, почему я здесь, какие несчастья со мной приключились и что мешает мне уехать. Но вам ничего не известно о том, как я жила до всей этой истории, и сейчас, если вы позволите, я вам расскажу. Я родилась в бедной семье, мама растила меня одна. Своего отца, от которого получила деньги и драгоценности, сыгравшие для меня роковую роль, я узнала лишь несколько месяцев назад. В ситуации, которая сложилась в стране, он понял, что его могут убить, и захотел исправить ошибки прошлого: решил признать меня своей дочерью и выделить долю. До того дня я не знала даже его имени и не видела от него ни сентимо. Поэтому начала работать совсем ребенком — выполняла мелкие поручения, подметала пол, получая, конечно, жалкие крохи. Я была тогда не старше девочек из школы Вирхен Милагроса, которые недавно прошли по улице. Может, среди них и ваша дочь отправилась в школу — в этот мир монахинь, чистописания и латинских склонений, в котором мне не довелось побывать, потому что я должна была учиться ремеслу и зарабатывать себе на жизнь. Но вы не думайте, я не жалуюсь на свою судьбу: мне нравилось шить, у меня это хорошо получалось, я много трудилась, чтобы освоить мастерство, и со временем стала хорошей швеей. И то, что я оставила это занятие, произошло не по моей прихоти, просто так сложились обстоятельства: из-за неспокойной ситуации в Мадриде многие наши клиентки уехали за границу, ателье закрылось, и найти другую работу оказалось невозможно.

Я никогда ни во что не впутывалась, комиссар; вы же знаете: все, что произошло со мной в этот год, все эти преступления, в которых меня обвиняют, — злая ирония судьбы, последствия одного злополучного знакомства. Вы не представляете, сколько бы я отдала, чтобы этой встречи никогда не было, чтобы мне не довелось познакомиться с тем мерзавцем, но, увы, теперь уже ничего нельзя изменить, и мне придется расхлебывать все самой. Я знаю, что должна нести ответственность, и не собираюсь от нее уклоняться. Но поймите, я сумею решить свои проблемы, только если буду работать, и единственное, что я умею делать, — это шить. Закрыв мое ателье, вы подрежете мне крылья, потому что я не смогу заниматься ничем другим. Я уже пыталась найти какую-то работу, но из этого ничего не вышло. Потому я прошу вас только об одном: позвольте мне трудиться в моем ателье, не считайте меня преступницей. Поверьте, за аренду квартиры и мебель заплачено все до последней песеты, я никого не обманула и никому ничего не должна. На мое ателье деньги не посыплются с неба, но я готова работать не покладая рук, от зари до зари. Только позвольте мне делать это спокойно, я не доставлю вам никаких проблем, клянусь своей матерью, кроме которой у меня на всем свете никого нет. Когда закончится война и я заработаю достаточно денег, чтобы выплатить долг гостинице, я вернусь домой к маме, и вы никогда обо мне больше не услышите. Но сейчас, умоляю вас, комиссар, не требуйте от меня других объяснений и разрешите продолжать свое дело. Это моя единственная просьба: не душите меня, не губите мое ателье, которое только-только начинает вставать на ноги, потому что, сделав это, вы ничего не выиграете, а я потеряю все.