Живко Чинго - Большая вода

Небо над Большой водой было красным. Будь я проклят, объято пламенем. Время от времени, когда ко мне возвращалось сознание, я слушал, как шумят страшные суховеи. Такие же красные, кровавые. Говорили, что они приходят с моря, из Африки, из пустыни, будь я проклят, кто знает, откуда. Казалось, занимается пожар, плавится все вокруг. Прикоснувшись к любому предмету, ощущаешь смертоносную раскаленность. Именно так, в воде, в земле, в камне, в деревьях, в домах, в воздухе, в прикосновении, в руках, в губах, в дыхании. Будь я проклят, в душе. Бог ты мой, похоже, все расплавится. Пыль. Будь я проклят, пыль. И звезды плавятся, капают у тебя на глазах. Мелкая, черная пыль. Пустое, разоренное небо. Все унес суховей. Красный. Будь я проклят, все, все превращается в пыль, в ничто.

А ты, несчастный, томясь, ждешь на чердаке, когда вновь послышится голос Большой воды. Все еще надеешься. Будь я проклят, ты похож на ту единственную упрямую звезду на юге. Высоко над озером, кажется, и небо ей мало, ее не вмещает.

Однажды утром, на самой заре, появились рыбаки со своими лодками. Везде вокруг царил глубокий утренний покой. Казалось, стих сухой страшный ветер. Прикроешь глаза и сильнее чувствуешь этот покой, эту чудесную перемену. Нигде ни звука. Будь я проклят, успокоились и земля, и вода, даже воздух недвижен и нем. Далеко на горизонте, видимый как во сне, ползет утренний огонь. Рыбаки плыли по направлению к нашему дому, спешили к ближайшему берегу. Слышались их беспокойные прерывистые голоса, они беспрестанно гребли, неслись к берегу. За ними, как осыпающийся обрыв, бежала черная вода. Была ли это волна, буря, не вспомню, каждую минуту казалось, что она их проглотит.

Паническое бегство рыбаков, голодные крики птиц, неподвижная картина утра, лежащие во дворе дети, вши, мертвая вода, онемевший воздух, горячий ветер, пожары — породили во мне новый, невиданный страх. В этом аду мне увиделась вся наша несчастная жизнь, война, темные полчища, опознанные и неопознанные мертвецы на полях, на дорогах, в военных грузовиках, накрытые плащ-палатками, мы думали, они спят, глупые дети, таскавшие гранаты из этих грузовиков; потом перед глазами дом, печальная смерть звонаря, добрая матушка Верна Яковлеска, дядя Лентеноски, несколько ошеломленных беглецов, папочка, его черная судьба, товарищ Оливера Срезоска, несчастная старая дева, наши бедные учителя и воспитатели, Трифун Трифуноски, его больная и темная душа, благородная и светлая, о, клянусь, вот был путь, который вел к Сентерлевой вершине. Кейтен, увидев меня, весь скрючился, как будто наступил босой ногой на битое стекло.

— В чем дело, малыш Лем, — выпалил он, смертельно напуганный, глядя на меня воспаленными глазами, — что случилось, приятель?

— Птицы, — ответил я безучастно.

— Что за птицы, бедолага, спросил он, — какие птицы?

— Птицы обезумели, Кейтен, птицы набросились на людей. Я видел, злющие птицы, Кейтен.

Я разрыдался.

Он помолчал, как будто не понял меня, безмолвно поглядел на мое заплаканное лицо. С искренней печалью в голосе он сказал:

— Бедный Лем, бедный Лем!

— Все птицы обезумели, Кейтен, — всхлипывал я.

— Проклятые птицы, — сказал он, а потом бережно взял меня за руку и, как маленького, повел вниз, в спальню. Уложил в кровать, чтобы я мог заснуть. Будь я проклят, заснуть.

Многие обитатели дома смирились, думали, что наступил конец, последний час. Уже не сопротивляясь, ждали, пока вши заедят их до смерти. В эти гнетущие дни неожиданно произошло то, о чем каждый из нас раньше мог только мечтать. В управе решили вывести нас на берег, чтобы мы избавились от вшей. Там уже не боялись, что кто-нибудь из детей превратится в птицу и улетит. Мы все походили на пойманных птиц, которым злые дети ножницами коротко подрезали крылья. Будь я проклят, чтобы могли только ходить, если нужно, но никак не полететь. Дети-старички, будь я проклят. Риска вообще не было никакого, ясно, что это был единственный выход.

Всех было приказано постричь наголо. Стригли нас самым унизительным образом, какой только можно себе представить. Построили класс за классом и так, строем, в колонну по два, нас повели к берегу. Строем, будь я проклят, стричься строем. Там мы попадали к товарищу Мирянче Делоскому, нашему учителю по гигиене, он был парикмахером-самоучкой, и только чокнутый стал бы с ним шутки шутить, когда голова оказывалась в его огромных ручищах. Будь я проклят, покорно, как ягнята, подставляли мы головы под ножницы.

Сначала, когда отворили калитку, когда мы оказались лицом к лицу с Большой водой, я подумал, что кто-нибудь из детей все-таки соберется с последними силами и убежит, ничто не сможет его удержать. Я думал, что у нас вырастут новые крылья и понесут нас в те края, о которых день и ночь выстукивало нам сердце. Проклятие, пожар был взаправду, вода высохла, отступила. Клянусь, вода убегала, скрывалась. Будь я проклят, все было рассчитано, сразу после стрижки, все в слезах, как ненормальные, мы возвращались в дом. При этом воспитатели, которые тоже были чуть-чуть не в себе, во весь голос кричали:

— Давайте, бегите, ублюдки! Ну, бегите же! Куда вы денетесь, сразу вернетесь в дом, как собаки назад приползете!

Будь я проклят, это было правдой.

Мы едва дождались, пока нас постригут. Как сумасшедшие, мы неслись назад в дом, везде вокруг была тюрьма.

Во дворе ждали другие, нестриженые, из старших классов. Нас, стриженых, отправили в прачечную, чтобы мы оставили там одежду, а человек из санитарной службы посыпал нам головы белым порошком. Одежды не хватало, и несколько дней нам пришлось ходить полуголыми, в одних трусах. Такой страшной картины двор дома еще не видел. Слабые, голодные, в чем только душа держится, как оглушенные, мы вертелись вокруг своей маленькой ущербной тени. Не знали, что делать с изуродованной головой, искалеченными руками, с самими собой. Никто никого не узнавал, как будто мы впервые встретились в этом проклятом месте. Будь я проклят, века пройдут, прежде чем мы опять узнаем друг друга.

Кейтен, естественно, тоже не сразу нашел меня среди остриженных овец. Очевидно, даже он не смог скрыть волнение и печаль и не пошатнуться, увидев меня в первый раз. Господи, Боже мой, я ползал у стены, как ящерка, маленькая, черная. Без разрешения он отделился от своего класса и полетел ко мне. Будь я проклят, полетел. Я убегал, прятался, вжимался в стену, чтобы он не увидел меня, чтобы не видеть его. Мама родная, какое ужасное зрелище. Когда наконец он отлепил меня от стены, будь я проклят, если б я мог, я весь бы влез в стену, замуровал бы себя, когда он увидел меня в таком виде, он улыбнулся своей веселой, открытой улыбкой и сказал:

— Будь человеком, малыш Лем! Будь человеком, друг! Волосы быстро отрастают, вот увидишь, волосы скоро вырастут, милый мой, — и он мягко, осторожно притянул мою голову к себе костлявыми руками и ласково поцеловал меня в лоб. Поцарапал меня своими кривыми верхними зубами. Будь я проклят, я вздрогнул. Бедный мой друг, клянусь, он сразу отстранился, как будто обжегся. Посмотрел на меня долгим взглядом, о, этот его взгляд. Будь я проклят, он не верил, я увидел слезу в его глазах. Впервые заплакал Кейтен, он никак не хотел поверить, нет, нет, нет! В этот миг, он, как будто его укололи в сердце, испустил громкий, ужасный вопль.