Роман Коробенков - Прыгун

Это выглядело красиво, я повторил, и сердце вышло еще более аккуратное. Сашкины влюбленные глаза сияли из-за стекла, и я, сообразив, что кошмарно замерз, метнулся к ней. Мы долго грелись в кровати, пуская дрожь, словно электричество, в тела друг друга, в тот момент она напоминала шарик в пинг-понге, который бродит по богатой территории наших кож.

— Поваляемся в кровати? — вкрадчиво осведомились у меня спустя час.

— Нет, — зевнул я в потолок. — Надо кое-куда съездить.

— Куда же? — обрисовали мой профиль любимые глаза.

— Скоро узнаешь, — загадочно отозвался я и, спрыгнув на пол, принялся методично осваивать собственные ткани. — Почему молчит наша точка соприкосновения? — вдруг осмыслил я нечто, что непонятно волновало меня уже час.

— Мы перестали ее отличать от просто слов, — объяснила Сашенька. — Теперь мы в непрерывном диалоге. — Она засмеялась.

Мы синхронно почистили зубы перед широким прямоугольным зеркалом, встречаясь там взглядами и улыбаясь белыми улыбками.

Потом Сашка оделась тоже, мы нашвыряли в ее сумку разных предметов, в надобности которых не имелось уверенности, и вышли на улицу.

Там лукаво поигрывал солнечными зайчиками ленивый мотороллер, который тут же попал к нам в ноги и под методичное жужжание поволок наши легко одетые тела в сторону выезда из города. Узкие улочки сменялись одна другой, люди уступали нам дорогу, широко улыбаясь и щурясь от приветливого солнца.

Декорации зданий сменились пространным куском неба, тесной извилистой асфальтовой лентой и цветными полями, чьи расстояния не покрывались глазом.

— Это же картофельное поле, — разочарованно протянула Сашенька из-за моего плеча спустя еще полчаса.

— Да, — тихо подтвердил я. — И оно чудесно. — Вселенский штиль, казалось, складировался перед нами во всем своем покое и зыбкости.

— Правда? — Она пыталась понять, дрожа зрачками в прозрачной водице белков.

— Конечно, — подтвердил я мятным голосом. — Когда ты была в последний раз на картофельном поле?

— Пожалуй, я вообще на нем не была, — спустя недолгое размышление призналась моя демоническая девочка. — Никогда.

— Тогда наслаждайся, — улыбнулся я ей профилем. — Возможно, это в последний раз, когда ты была на картофельном поле. Идем! — Мы взялись за руки и пошли по картофельному полю.

Определенно мне нравилась эта фраза.

Небо отличалось головокружительной глубиной, в нем зависли огромные трехмерные формы белоснежных облаков, а поле запомнилось непокрываемой протяженностью. Только взошедшая картошка старательно тянулась ввысь, едва достигая наших щиколоток, но была уже размашистой, с широкими выпуклыми листочками.

Если долго прогуливаться глазами по небу, затем глянуть далеко вдаль, смерив то самое поле взглядом, а после резко уронить его себе под ноги, создается иллюзия собственной огромности во вселенском масштабе. Смешной картофель виделся чем-то сродни баобабам, широкие зеленые стволы несли на своей круче кучерявую растительность, а наши гигантские ноги аккуратно несли великанские тела в гуще баобабовой рощи. Ни конца, ни края ей видно не было, всюду наливались энергией молодые деревья, а время нашего путешествия перевалило за полчаса.

Пальцы наши, подержавшись недолго кончиками, внезапно сплелись, словно договорившись.

Солнце мягко красило все в свои теплые цвета, оно выглядело страстно ярким. Очаровательная безлюдность волновала нашу кровь, мы не видели даже птиц, и единственной динамикой в природном мирке стала наша собственная.

— Мы заблудились, — сказал я, остановившись.

Сашка заливисто вздрогнула связками в замечательном спазме смеха, мы повернулись друг к другу лицами и крепко и долго поцеловались.

— Заблудились в картофельном поле, — услышал я нашу точку соприкосновения.

Еще я услышал, как, тихо зашумев, срослись места пайки, соединив в одно целое элементы реальности. Во всем чувствовалась и пенилась гармония, поцелуй с трудом прекратился. Жадные взгляды двух пар проницательных глаз не моргая копались в любимой внешности друг друга.

Сашка чихнула:

— Прости, — чуть краснея, добавила она, смеясь. — Кажется, я заболеваю.

— Ничего, — ответил я, тянясь к ней губами. — Думаю, наши микромиры найдут общий язык.

Мы опять горячо поцеловались.

Странный, едва различимый шум обволок вначале наши уши, затем мысли, а в итоге — конечности. Шум жизни. Мы так долго слышали его, что стали глухи к нему. Он приелся настолько, что стал частью тишины, и очень было нужно постараться, отринуть все, не слышать ничего, сосредоточиться на этом нежном и одновременно мощном шорохе, чтобы распознать его. Легкий гул, который напоминает шорох моря. Иногда он напоминает электрическое гудение.

Мне становится понятно, что есть «электростанция», которую я слышал так часто.

— Жизнь шумит, — тоже поняла Сашка, когда мы на секунду прервались.

Этот звук проходил сквозь нас, мы казались частью его. Мы купались в нем, мы чувствовали, что мы есть.

— Будет ли так долго? — задался я старым вопросом. Легкая тень прорисовалась на моем лбу, глаза сузились, вобрав в свою пристальность мою демоническую девочку.

— Все будет просто хорошо, — ответила она и в тот момент верила в это. — Несмотря даже на то, что у тебя теперь нечего воровать! — Она звонко и с эхом рассмеялась. — Придется украсть тебя целиком. — Ее пальцы сильно сдавили мои. — Навсегда!

— Мне уготована сладкая участь, — отозвался я и за руку потянул ее дальше.

Мы шли по картофельному полю в неведомую сторону и чувствовали себя великанами. В нашем мире все виделось большим: небо, реальность, любовь, я и Сашенька. Нестерпимо хорошо и волшебно, хотелось, чтобы это вечное поле таким и осталось.

— Послушай, отец Мануа находится у Боли уже кучу времени, — вспомнил я.

— Я поговорю с отцом, — отозвалась Сашка. — Кое-что твоему другу придется вспомнить, но со временем все побочные эффекты исчезнут.

Прошло еще полчаса, я скинул майку, возна-мерясь поймать на бледную кожу первый загар. Мы расцепили пальцы, и между нами даже вкралось несколько метров. Я слегка отстал, потом опередил гибкую фигурку, но ненадолго, чтобы спустя мгновение поравняться.

Неожиданно картофель закончился, в необозримую даль раскинулось гороховое поле собранного урожая. Из земли в великом упорядоченном множестве торчали острые стебли, обломанные в том месте, до которого их пощадил комбайн. По инерции мы тем же шагом попытались проникнуть дальше, но тут же ободрали ноги и с перекошенными лицами замерли на месте. Острота и жесткость обрубков стеблей сделали движение едва возможным, злобно и хищно щерились они на нас во всю доступность человеческого глаза.