Франсис Бебей - Ашантийская куколка

— Стоило идти в такую даль, к этому парламенту, чтобы вернуться ни с чем! На кого мы теперь похожи?

— На людей разумных, которые имеют право потребовать, чтобы члены парламента, раз они нас не пускают в свой дворец, вышли бы к нам и спокойно, по-хорошему, поговорили.

— По-хорошему! Вы слышите, что она мелет? По-хорошему они уже поговорили с нами, потому-то мы и тащились в такую даль! По-хорошему!

— Я знаю, что говорю: мы пока что имели дело только с одним чиновником, который принял нас за безмозглых простофиль, но это вовсе не значит, что весь парламент будет о нас такого же мнения.

— Как бы не так, разве перед нашим носом не захлопнули двери и не выставили целую свору вооруженных болванов. Нам ничего не остается, как выступить против них!

— Выступить! Ну и сказанула! Может, у тебя и ружье есть? Покажи-ка!

— С ружьем или без ружья, но драться за наше дело надо!

— А если тебя пристрелят, ты тоже скажешь, что это ради нашего дела?

— Если меня убьют, я уже ничего не смогу сказать. А если бы могла, то сказала бы, что нисколько не жалею, что погибла за правое дело. Во всяком случае…

— Посмотри-ка, сестрица, вон они, полицейские, а вот и ружья. Чего же ты ждешь? Иди! Подай нам пример, нечего без толку молоть языком! Иди!

— Не понимаю, почему ты считаешь, что все это касается только меня одной? Мы что, разве не все вместе пришли сюда? Вот ты, почему ты не хочешь выступить против полицейских? Чего ты боишься?

— Их ружей! Я и не скрываю этого.

— А ты воображаешь, мы чего-нибудь добьемся, если все будем бояться, как ты?

— Да неужели ты веришь, что нам, безоружным, удастся что-нибудь сделать?

— А я тебе сейчас покажу, что можно сделать! При желании можно и без оружия пробиться в парламент и поговорить с депутатами. За мной! Кто хочет умереть со мной вместе, вперед! За справедливое дело и умереть не страшно! За мной!

Решимость снова овладела толпой, безрассудная женская решимость.

Эдна сорвала с головы платок и, размахивая им, смело зашагала к входу в парламент. Люди даже не поверили своим глазам, а Мам в отчаянии громко закричала. Но Эдна не обернулась, даже не взглянула в ее сторону, не посмотрела, идут ли за ней остальные или нет. За ней действительно пошли, и женщины и мужчины, те, кто верил в справедливость дела. Все пришло в движение так неожиданно, что вооруженная охрана растерялась, — и не удивительно. Ведь их поставили перед зданием парламента, чтобы преградить демонстрантам вход, но не дали никаких указаний, как действовать в каждом отдельном случае, в частности сейчас, когда целая толпа людей, вслед за молодой отчаянной женщиной, решительно устремилась к зданию, с твердым намерением во что бы то ни стало проникнуть туда и поговорить с депутатами. Однако вооруженная охрана уже но могла ограничиться ролью простых наблюдателей, и им пришлось действовать, как того требовало сложившееся положение. Раздалось несколько выстрелов — стреляли пока в воздух, — чтобы запугать демонстрантов. И хотя выстрелы повторились еще несколько раз, через небольшие интервалы, никто не испугался, наоборот, число желающих встретиться с членами парламента росло с каждой минутой.

— Газы! Пустите газы! — приказал офицер.

Пустили слезоточивые газы, но демонстранты, прикрыв глаза ладонью, шли вперед. Убедившись, что толпу ничем не остановишь, полиция пустила в ход все имеющиеся в ее распоряжении средства, увы, достаточно действенные. Раздались выстрелы, на сей раз уже прямо в демонстрантов, чья дерзкая настойчивость вывела наконец из себя блюстителей порядка. Падали женщины и мужчины, крича от боли или проклиная полицию. Штурм парламента замедлился, но продолжался все с той же решимостью. Вскоре все смешалось в рукопашной схватке демонстрантов с полицейскими… Эдне удалось пробиться к главному входу.

Лицо ее было покрыто потом, волосы всклокочены, из глаз текли слезы. За ней прорвались и другие, обступив Эдну плотным кольцом, и полицейским, которые не так уж заботились о наведении порядка, не удалось схватить зачинщицу. Дым от выстрелов начал постепенно обволакивать толпу, теплый предполуденный воздух наполнился противным запахом горящего не то бензина, не то керосина, а выстрелы звучали все чаще, к демонстрантам теперь уже примкнули прохожие и зеваки, рисковавшие жизнью ради чужого им дела. Эта неожиданная поддержка со стороны посторонних людей, пренебрегших опасностью, придала новое значение демонстрации, стала свидетельством того, каким уважением пользовались рыночные торговки. Вскоре у входа в парламент собралось столько народу, что трудно было различить в этой массе полицейских. Начальник полиции, видя, что его воинство оттеснено назад, потребовал по телефону подкрепления. Немного спустя подкатили четыре грузовика с отрядом вооруженной до зубов полиции. Расправа началась по всем правилам. Вход в парламент по-прежнему надежно охраняла полиция, сдерживая напор толпы; среди демонстрантов раненые падали уже десятками. Среди общего гомона и шума были слышны стоны, плач, проклятья, отрывистые приказания полицейских… Вдруг сквозь гул толпы прорвался звонкий голос:

— Мам‚ Мам, я умираю!

Как подкошенная упала Эдна у нижней ступеньки парадной лестницы, сраженная пулей, попавшей ей в спину, и, пока Мам пробивалась сквозь толпу, ее внучку окружили со всех сторон и демонстранты, и охрана. Через розовую кофту и светло-голубую пань сочилась кровь. Очевидно, рана была серьезной. Когда Мам, вся в слезах, оказалась наконец рядом, она увидела «свою девочку» без сознания, а вокруг толпились демонстранты и полицейские, потерявшие вдруг охоту продолжать борьбу. Рыночные торговки любили Эдну, и ее безудержная храбрость в столь трудную минуту еще усилила их уважение к ней. Вокруг нее хлопотали женщины. Одни считали, что нужно срочно вызвать врача, другие советовали немедленно везти ее в больницу. Правда, всем, кто пострадал в схватке с полицейскими, тоже оказывали помощь, так что Эдна не составляла исключение. Но к ней отнеслись с особой заботой и вниманием, ведь она вела себя как настоящая героиня и, как Жанна д’Арк, повела в бой сотни мужчин и женщин. В больницу Эдну доставили не на «скорой помощи», что уже стояла, наполовину заполненная ранеными, а на такси, куда ее посадили, наскоро перевязав рану, и Адима, «самая богатая дама рынка», вызвалась лично отвезти Эдну вместе с Мам. Она хотела лично убедиться, примут ли Эдну в больницу и будет ли ей немедленно оказана необходимая помощь. Мам плакала не переставая, хотя Адима всячески пыталась ее успокоить. Бабушка то и дело прикладывала руку к груди Эдны, чтобы проверить, бьется ли ее сердце, и каждый раз облегченно вздыхала.