Франсис Бебей - Ашантийская куколка

Услышав такой ответ, Спио решил было, что ему уже удалось предотвратить демонстрацию рыночных торговок. Он с облегчением вздохнул, но этот еле заметный вздох не ускользнул от внимания Главного инспектора. Все дело теперь зависело от Рют, дочери Амиофи, от того, сумеет ли она защитить права своей матери. Спио вдруг почувствовал себя героем их города, которому так ловко удалось предотвратить демонстрацию, безусловно чреватую неприятными последствиями. Мысленно он уже представлял себе, как радостно встретит его Мам и как, забыв наконец все, что случилось в тот злополучный день, когда они поскандалили из-за какого-то пластмассового гребня, она со словами: «Если так тебе подсказывает сердце, сын Мой…» — вложит руку Эдны в его руку. И воображение уносило его все дальше, к тем счастливым часам, которые подарит ему красавица Эдна. Мечта всегда опережает время.

В действительности же, когда торговки узнали, что Главный инспектор желает «увидеть» Рют, онп истолковали это по-своему, и реакция их оказалась совсем иной чем рисовалась в мечтах Спио. Сама мысль о «тайной» встрече для улаживания «общественного» вопроса ничуть не обрадовала их, совсем наоборот. «А если бы дело коснулось какой-нибудь другой женщины, у которой еще не родилась дочь и некого было бы послать к нему, что тогда?» — твердили они. Слова эти звучали все громче и громче, так гудит разгневанная, готовая разбушеваться толпа. Весь рынок только и говорил о гнусном поведении Главного инспектора, который вообразил, будто порядочные женщины согласятся принять «любое его предложение только потому, что он, мол, большой начальник. Под «любым его предложением» подразумевалось многое, что трудно выразить словами, но что торговки, будто по молчаливому соглашению, истолковали по-своему и совершенно одинаково. Единственным человеком, кто умирал со страха, боясь, что нарыв прорвется, была, представьте себе, сама Амиофи, та самая, которую и. собирались защищать все остальные.

— Пожалейте вы меня, сестрицы, — молила она. — Ведь я могу зарабатывать себе на жизнь только торговлей. Как бы не получилось так, что из-за вас я окончательно лишусь своего заработка. Уж пожалейте меня, сестрицы!

А мы как раз и боремся за то, чтобы тебя окончательно не лишили заработка, — отвечали ей. — Ты пойми, если твоя дочь согласится на любое предложение Главного инспектора, то тебе, возможно, и разрешат торговать на рынке, а что, если завтра любую из нас постигнет та же участь?

— Надо, — добавила одна из женщин, потрясая в воздухе кулаком, — надо дать им понять, что мы умеем постоять за себя и имеем право заниматься своим ремеслом!

— Наша сила в солидарности! — заявила другая женщина, обращаясь к Амиофи. — Пусть правительство запомнит, что оно нам подарка не делает, разрешая торговать на рынке. В конце концов, у этого правитель, за плечами прошлое куда короче, чем у нашего Союза!

— Какое там прошлое? Правительство!.. Правительство… Не мы ли его создали, это правительство?

Голоса звучали все громче. Так прорывается долго, сдерживаемый гнев. Вокруг прилавка Мам собралась толпа, ибо, как вы уже знаете, именно здесь обычно собирались члены Союза рыночных торговок, когда они намерены были принять то или иное решение Именно здесь, три или четыре года назад, они постановили единодушно голосовать за партию, которая теперь была у власти. Мятежи смело зреют там, где еще вчера царил мир и согласие.

— Власти считают, что наши дочери продаются так же, как наши товары, — вступила в разговор еще одна женщина. — Надо наконец дать им понять, что это не так. Твоя дочь не пойдет к этому человеку, Амиофи. Я тебе говорю, не пойдет, пусть он будет каким угодно начальником, даже выше самого Доктора. А если пойдет, мы выступим и против правительства, и против тебя, а тебя мы больше и знать не захотим. Если же она не пойдет, то мы навсегда останемся с тобой, как сестры родные, и вместе будем бороться до тех пор, пока тебе не вернут твоего законного места на рынке.

— Тихо! — раздался вдруг голос Мам.

Все рыночные торговки — их в Африке считают «отчаянными головами» — сразу же замолчали. Как вы знаете, Мам была старейшим членом их Союза, и если Адима считалась самой богатой среди них, настолько богатой, что про нее и про ее компаньонок говорили, будто они при своих капиталах могут скупить весь городской транспорт, да еще кое-что в придачу, то Мам в их глазах была самим олицетворением мудрости. Она не только знала все тонкости их ремесла, не только обладала первоклассным опытом, но еще именно ей пришла в голову замечательная мысль подготовить себе замену, для чего она и стала приобщать к делу свою внучку, внушив ней, что от школы особой пользы нет. Вы, конечно, помните, Эдна училась плохо, но об этом Мам отнюдь не собиралась рассказывать своим товаркам. Неспособность к учению заставила ее внучку проявить подлинные свои качества, а бабушка заслужила еще большее уважение.

— Деточки мои, уже конец дня, — сказала Мам. — Пора по домам. Говорить много я не хочу. И не хочу испытывать ваше терпение, что, похоже, ни к чему хорошему не приведет.

— Верно. Вот уже четыре для, как…

— Замолчи, замолчи! — зашикали на ту, которая вздумала прервать Мам. — Послушай лучше, что Мам творит.

— Одно из двух, — продолжала Мам, — переговоры или демонстрация.

— Да-да! В том-то и дело!

Женщины выражали свое согласие, кто отрывистыми восклицаниями, кто многозначительным покачиванием головы, кто длинными фразами, а многие даже рукоплесканиями. Мам перевела дыхание и спросила:

— Кто за продолжение переговоров с властями?

Какая-то женщина небольшого роста, в пани, небрежно завязанной под высохшей. грудью, робко подняла руку. Робко! Как будто может быть робким тот, кто отважится на такой шаг. Кто бы еще посмел одним голосом требовать того, что отвергали все прочие? А она все-таки решилась. Но, как видно, никто не придал этому значения. Те, кто говорят, будто рыночные торговки не обладают гражданскими добродетелями, глубоко ошибаются. Посудите сами.

— Один голос! — подытожила Мам и добавила без соблюдения особых формальностей: — Кто за демонстрацию?

Все подняли руки. Да, все, даже та, что голосовала за продолжение переговоров. На это тоже не обратили внимания. Все знали, что бедная женщина туга на ухо и почти не слышала, о чем говорилось. Как бы то ни было, но оказалось, что за демонстрацию проголосовали единогласно.

— Уверена, что вы прекрасно понимаете всю важность принятого только что решения, — сказала Мам. — Итак, будем считать, что завтра утром мы идем к зданию парламента.

— Пойдем! Пойдем! — отвечали хором женщины.

— Завтра земля задрожит под нашими ногами!