Эйлин О'Коннор - О лебединых крыльях, котах и чудесах

– Начал за здравие, кончил за упокой, – сказала бабушка, увидев новых обитателей клеток.

Дедушка привычно фыркнул.

Однако ее слова оказались пророческими. Наутро все четверо зверьков выглядели какими-то заторможенными. У них опухли глаза и потекло из носа.

А затем они стремительно передохли один за другим. Их скосил вирус миксоматоза, кроликовая оспа, принесенная, должно быть, теми двумя, которые должны были помочь деду вывести наше домашнее животноводство на другой уровень.

Приехали люди из райцентра, забрали трупики и даже выдали то ли справку, то ли какой-то другой документ, удостоверяющий, что дедову начинанию неоспоримо пришел конец. Мы растерянно стояли перед домом, глядя вслед машине. В ней уезжали наши надежды на предпринимательство, прирост капитала и просто на мясной суп.

– Смертию смерть поправ! – многозначительно заметила бабушка.

И это был первый раз, когда ни один из нас не хмыкнул в ответ. В ее кощунстве скрывалась извращенная правота: кролики погибли, но для нас остались историей о живых кроликах, а не о мертвых. Мы их не убивали.

Дальше потекла обычная летняя жизнь.

Дедушка с неделю ходил озадаченный, точно человек, не совсем понимающий, что он приобрел, а что потерял, но вскоре отвлекся на утепление чердака.

Я завела землеройку и решала задачу ее прокорма.

Младший брат был пойман за свинчиванием катафоток с чужих велосипедов.

Бабушка пекла пироги, на запах которых слетались ошалевшие осы и плясали перед ней в жарком воздухе, как наложницы перед султаном.

Восемь опустевших клеток сожгли за баней.

– А ведь этих кроликов вполне можно было есть, – удрученно заметил дедушка, вычитавший, что миксоматоз для человека не опасен.

На что бабушка заметила, что сытое брюхо к ученью глухо, и никто из нас не нашелся что возразить.

Я хорошо помню Нюру. Нюра была красавица. Пела знойным контральто, выщипывала брови дугой, пекла сладкий хворост, которым угощала нас, детей. До деревенского магазина ходила в белых разношенных туфлях, которые на ее ноге сорок второго размера по недоразумению именовались не баржами, а лодочками. Кудри свои черные никогда не подбирала наверх.

Нюра была вдова. Вдовушка. В ее присутствии мужчины начинали глупо посмеиваться. Компасы сходили с ума и уверяли, что север там, где Нюра. Окрестные коты складывали дохлых мышей к ее ногам, и ворот колодезный нежно поскрипывал, когда она приходила за водой.

Прежде чем открыть дверь, на минуту задерживаюсь в сенях.

– Мам, – говорю, – помнишь Нюру?

– Кудрявую такую? Помню. Несчастная была женщина.

– Почему несчастная?

– Муж у нее был рыбак, утонул лет в сорок. Замуж она больше не вышла, детей не родила. Кажется, влюблена была в кого-то безответно. И умерла рано, до пятидесяти не дожила. Почему ты про нее вспомнила?

– Да просто так, – говорю. – Хворост она вкусный готовила.

На дороге тихо-тихо, только собака взлаивает где-то вдалеке. Ночное небо подёрнуто облаками, как льдом, и если приглядеться, в проруби луны видна медленно плывущая рыба.

Тетя Шура встречает на пороге. Из приоткрытой двери тянет блинным духом. Пока мы сидим за столом, под ногами вьется мелкая кошка с родинкой на щеке.

– Шур, помнишь Нюру?

– Потаскуху-то эту? Чего смотришь? Она, между прочим, мужа своего извела.

– Как это?

– Утопила его пьяного.

– Шур, что ты выдумываешь?!

Тетя Шура сердито отодвигает тарелку с блинами.

– Слушай-ка сюда! Вы городские, прилетели на лето, фыр-фыр – и обратно! А я тут седьмой десяток живу. Нюрка была вертихвостка. Перед одним задницей повиляет, другому глазки состроит… С деверем своим, говорят, крутила. Муж ее за это учил маленько приличиям.

– Бил, что ли?

– Ну, если она с его родным братом хороводила, что ж ему, в меду ее купать? Поколачивал, бывало. Но только когда выпьет! Чтоб трезвому ее тронуть – это ни-ни. Ты вот с этой стороны блины пробовала? Я их с грибами навертела. Ешь!

– А как она его утопила?

– Да откуда ж мне знать. Вечером ушел на Оку с ночевкой, утром возле турбазы труп выловили. Сам бы он выпивший в воду не полез. Я думаю вот чего: Нюрка дождалась, пока он уснет, и по траве его в реку стащила. А к чему ты про нее завела на ночь глядя?

– Да просто так, – говорю. – Печеньем она угощала нас в детстве.

– Подлизывалась! Ну такая хитрая баба… Кстати, я тебе вот тут блинов отложила. Родителей угостишь. Завтра к матери твоей зайду, передай ей, пусть ждет.

Воздух на улице сырой и как будто слежавшийся. Редкие зернышки фонарей светят едва-едва. Ко всем жилым домам сквозь снег прорыты прямые дорожки, и только к Васиной калитке ведет вытоптанная синусоида.

– Вась, помнишь Нюру?

– Грудастую? Ну!

– Шура говорит, она своего мужа утопила.

Вася усмехается:

– Ты больше слушай. Юрка его утопил, брат родной. Чего ты рот разинула? Нюрка от него беременная ходила. Муж ее избил, она ребенка выкинула. Юрка переживал сильно. Подстерег брата на реке, утопил. А сам после этого уехал, не смог с Нюркой жить. – Он с аппетитом откусывает от свернутого трубочкой блина. – Ты правда не слышала?

Я сижу и думаю о бедной Нюре, которая так красиво пела, и выщипывала брови дугой, и щеголяла в белых туфлях-лодочках, нелепо смотревшихся на ее больших ногах, и пекла для окрестной малышни сахарный хворост, потому что самый простой способ собрать вокруг себя детей – это угостить их сладким печеньем.

– Муж ее был пакость трусливая, – спокойно продолжает Вася. – Мой отец про таких говорил: «душонка рыхлая». Брата боялся, на своей бабе душу отводил. Ты маленькая была, не помнишь, а я видел, как Нюрка с фингалами по деревне рассекала.

– Подожди, а почему Юру не посадили? Раз все знали, что он убил?

Вася пожимает плечами:

– Во-первых, не все. Во-вторых, кому это надо – сажать его! – Он сворачивает очередной блин. – Нюрка, кстати, после его отъезда всего лет пять прожила. Слушай, а чего ты про неё заговорила?

– Просто так. Хворост она пекла вкусный, угощала нас. Помнишь?

– Помню, – кивает Вася. – Только это не Нюрка, а Нинка, соседка ее. Из Нюры хозяйка была – как из гондона самовар.

Всю ночь воет метель. Наутро мы с псом доходим по лесной дороге до кладбища, но тропинки занесены и к могилам не подобраться. Могли Шура с Василием сочинить эту историю? Жизнь в деревне скучная, особенно зимой. Любые события обрастают комом подробностей, и по прошествии лет уже не разобрать, где выдумка, а где правда. Я хотела отыскать могилу Нюры и посмотреть, похоронена ли она рядом с мужем. Но пока пес бегает вокруг, а я стою на границе леса, снова поднимается ветер и беззвучно заносит старое деревенское кладбище снегом.