Эйлин О'Коннор - О лебединых крыльях, котах и чудесах

Раньше говорил много слов: мама, пруф, мыгр, птичка, ня. Теперь знает только «мясо» и «дай». Вчера приходил гость, кот обнюхал его и внезапно вцепился в икроножную мышцу. Когда оттаскивали, отбивался и сквозь стиснутые зубы кричал «дай мясо». На всякий случай ножи убрали подальше, гостей тоже пока не пускаем.

С вечера начинает плакать под холодильником. Вчера прислушалась – отчетливо разобрала «не для меня придёт весна». Бьет на жалость, сволочь.

Но мы держимся. Рыбу перестали покупать, колбасу прячем, понемногу переходим на вегетарианское меню, чтобы ему не было завидно.

Что самое обидное – кот от голода стремительно умнеет. Раньше я думала: господи, за что нам достался такой дурак, у него же череп изнутри выстлан мхом, по которому бегают солнечные зайчики. Теперь понимаю, что это было не проклятие, а благословение. Умный голодный кот нашел нычку печенья в детской, раскопал конфеты в моем собственном рюкзаке, добрался до помойного ведра и обглодал куриные кости, а из одной, по-моему, сделал заточку. На этом нервном фоне все худеют, кроме кота, и я со страхом думаю, что диета не сработает и придется все-таки добавлять кардио и тренировки на пресс.

Собака моей мамы, Дульсинея, лишь называется собакой, а по сути, конечно, нежный цветок в обличье мелкого зверька. И название у ее породы цветочное: китайская хохлатая. Быть бы Дульсинее хризантемой, цвести бы до поздней осени, наполняя воздух тонким печальным ароматом; распускаться бы в пруду лилией с сахарными лепестками или мягко слетать с отцветающей яблони в траву. Но создатель решил иначе, и на свет вместо лилии появилась собачка.

При первом взгляде на нее кажется, что она питается нектаром.

При втором – что из ее лопаток прорезаются крылышки.

При третьем хочется сделать книксен.

Дульсинея прекрасна и нежна, изящна и женственна. Рядом с ней пудель Патрик выглядит вахлаком, по недоразумению допущенным в высшее общество. Патрик курчав и весел. Дульсинея шелковиста и задумчива. Он мчится по лужам напрямик, она брезгливо обходит каждый след, в котором скопилась дождевая вода. Пока пудель дрыхнет на истерзанной подстилке, хранящей следы его молочных зубов, Дульсинея почивает на подушке, где вполне могла бы быть вышита ее монограмма.

Словом, это утонченное существо, с легкой грустью взирающее на наш несовершенный мир. Леди – от челки до кончика хвоста.

Но лишь до тех пор, пока ей не встречается крыса.

И тогда Дульсинея забывает обо всем. Происхождение, привычки, аристократизм и вышитая подушка – все отринуто, втоптано в грязь. С криком «сдохни, тварь!» Дульсинея несется, не разбирая дороги. Зубы ее оскалены, глаза выпучены, из пасти вырывается глухое рычание, не обещающее крысе ничего хорошего. Вместо утонченной леди – озлобленная портовая девка. Взамен цветочного ангела – яростный убийца.

Если жертве повезет забраться в нору, Дульсинея ввинчивается в нее все с тем же остервенелым рыком. На крысиное счастье, Дульсинея довольно высокая собачка. Китайские хохлатые плохо приспособлены к ввинчиванию. В них отсутствует необходимая юркость; их ноги аристократически длинны, а тело недостаточно вытянуто. «Иди сюда, сволочь! – свирепо воет Дульсинея в нору, поняв, что враг недосягаем. – Сразись со мной!» Крыса в это время улепетывает куда подальше. Понятия чести ей неведомы.

Я мечтаю о том времени, когда найдется храбрец, достойный Дульсинеи. И из норы выберется старая, мощная, исполосованная шрамами крыса. Встанет на поляне напротив белоснежной когда-то собаки, оскалится – и на счет «три» ринется в бой. Это было бы эпическое сражение. О выживших, как и о почивших, слагали бы легенды. Быть может, этого и жаждет Дульсинея, в которой при виде серого крысиного хвоста просыпается воин. Быть может, ее предки служили китайским императорам и защитили дворец от нашествия обезумевших тварей ценой своих жизней. Пепел героического прапрапрапрадеда стучится в ее сердце, и Дульсинея мечтает повторить его подвиг.

А пока она возвращается к хозяйке, пристыженная, но лишь потому, что противник вновь ускользнул. Остаток дня семья занята тем, что вычесывает из собачьей шерсти колтуны и отмывает китайскую хохлатую от русской грязи.

К вечеру это все то же прелестное создание, милое и благовоспитанное. Но когда она, заснув, вновь начинает глухо рычать, перебирать лапами и мотать головой, словно вцепившись в скользкое серое горло, я понимаю, что во сне Дульсинея – бесстрашный воин и легендарный боец, и в этом-то и состоит ее суть. В то время как ее нынешняя жизнь – лишь сон бабочки, присевшей на цветущую хризантему.

Никто из нас не хотел пуделя.

Пудель существовал, собственно, в двух видах. Первый обитал в рассказах Куприна и прочих классиков; он работал в цирке или с бродячей труппой, был красив, воспитан и отличался исключительным умом. К названию породы часто прибавлялось почтительное «королевский».

Мифический, идеальный пес. Недостижимый книжный образ.

Пудель же второго вида был вздорной шавкой, живущей со старухой такого же скверного характера. Звали его Мими, иногда Жужу или другим нелепым именем, от которого должна отказаться любая уважающая себя собака. Это был пудель реальный, обитавший по соседству, и такую собаку не хотел никто из нас.

Поэтому после долгих споров и изучения форумов собаководов было решено приобрести терьера.

Терьеры – отличные звери. Задиристые, веселые, сообразительные. Может быть, немного слишком задиристые… Но ведь можно выбрать спокойную суку, которая не станет гоняться за помойными крысами и доказывать своё превосходство окрестным кобелям.

Питомник располагался за городом, и пока мы ехали, я думала: неужели у нас наконец-то появится пес? В моем воображаемом семейном фотоальбоме всегда есть место для собаки: нечто вроде контура, вырезанного силуэта, в который должна вписаться лохматая морда. Я мысленно перебирала снимки щенков с сайта заводчика.

Питомник оказался большим и шумным. Мы выбрали шестимесячную суку ирландского терьера и обсуждали с владелицей ее рацион. Но пока хозяйские собаки носились вокруг, из-под стула, нетвердо ступая, вышел щенок – черный, с рыжими подпалинами. Доковыляв до моих ног, он уселся и покачался из стороны в сторону, точно мохнатая неваляшка. Я бросила на пол ключи – старый способ проверить устойчивость собачьей психики, вычитанный мной в советской книжке по дрессировке. Терьеры бросились врассыпную. Щенок, не без труда оторвав попу от пола, наклонился к ключам и с любопытством понюхал кожаный чехол.