Полина Жеребцова - 45-я параллель

– Автобус сейчас подойдет.

Захар и Николя на прощание протянули руки, а я дала свой мизинчик, который они по очереди пожали.

У нас в Чечне нельзя дотрагиваться до руки чужого мужчины, это стыд и грех, но мы ведь просто друзья, и я мгновенно придумала компромисс.

От Захара веяло надежностью и спокойствием, а Николя был мне ближе по духу, веселый и заводной. Он успел рассказать, что не любит бумажные книги. Читает только в интернете.

– Бумажная книга живая! Электронная – мертвая, – возразила я.

– Электронная книга компактная, а бумажная – пыльная, – отбил удар Николя. – У меня аллергия на пыль.

– Тогда не пользуйся туалетной бумагой, а то будешь чихать! – пошутил над ним Захар.

Николя отправил мне на прощание воздушный поцелуй. Смеясь, я села в автобус, увозивший меня в комнатку, где мяукали кошки.

Переезжала я с Женей-водителем. Ребята прийти не смогли – уехали на стройку, где требовались сезонные рабочие. Женя, несмотря на то, что это не входило в его обязанности, помогал мне таскать тяжести и не попросил за это ни копейки.

В доме Нины Павловны он носил со мной мешки и коробки на чердак по узкой деревянной лестнице, извивающейся подобно лиане.

– Спасибо тебе! – без конца благодарила я его.

Если бы не этот русский парень, бескорыстно творящий добрые дела, моя жизнь окончательно бы превратилась в ад.

Хозяйка даже не подумала пожалеть нас после переезда, и в два часа ночи на чердак донеслись ее крики:

– Эй, вы! Сюда! Живо! Мне надо взбить перину.

Сонная, со свечой в руках, я спустилась по лестнице:

– Почему вы не спите? Сейчас глубокая ночь.

– Работай давай, – ответила Нина Павловна. – Подъем в пять утра. Могу разбудить один раз ночью, если спина затечет и понадобится перестелить постель. А кому не нравится, могут проваливать из моих владений.

Возразить было нечего. Я поняла, что мы обречены.

– Почему подъем так рано? Когда же нам спать?

– Отбой в полночь! – отчеканила бывшая надзирательница.

Вереницей потянулись дни рабства. Единственным просветом оказалось предложение Эльвиры справить мой день рождения перед ее возвращением в Москву.

Вырваться от Нины Павловны было практически невозможно, но мне удалось.

Мама осталась ухаживать за инвалидом.

Тетушка Юлия с дочкой накупили продуктов и накрыли стол.

– Тебе исполняется двадцать лет! Такое бывает только раз в жизни, – радостно щебетала Эльвира.

– Много раз думала, что я до него не доживу. Мне в каждом месяце можно справлять день рождения.

– Будем пить шампанское! Есть рыбу и птицу! – веселилась Эльвира.

Мне было неловко, но от шампанского я сразу отказалась:

– Лучше налейте мне воды, иначе я буду выливать спиртное под стол.

– Как ты можешь?! – расстроилась Эльвира. – Что заставляет тебя так неразумно поступать?

– Я не пью алкоголь.

– Ну конечно! – усмехнулась Эльвира. – Еще ты одеваешься, как вдова моджахеда, носишь поневы, развевающиеся, словно черные паруса. Жуткий образ дополняет несносный платок. Никогда не поверю, что тебе самой это нравится.

По правде, я и сама не знала, нравится мне так ходить или нет. Надевать балахоны и платок стало привычкой за долгие годы войны. Таковы знаки моего отличия, я – другая, я – видела смерть. Почему мне нельзя одеваться, как принято в Чечне, даже если этого никто не поймет?

– Жизнь проходит мимо тебя! – продолжала Эльвира. – Ты умираешь! Ты знаешь, что бывает с созревшим яблоком? Оно падает на землю и засыхает. Ты без парня. Это не только для чеченской культуры, где в пятнадцать выдают замуж, это уже даже для русской культуры неприемлемо.

– Все равно не буду пить шампанское, – ответила я.

– Ослица! – сказала про меня тетушка Юлия.

Эльвира подошла поближе и всплеснула руками.

– Неужели ты еще девственница?! Вот так позор! В двадцать-то лет!

– Конечно, она девственница, – подтвердила ее догадку тетушка Юлия.

– Как же трудно тебе будет! – Эльвира неодобрительно покачала головой.

Как будто я без них не знала, что, оказавшись между традициями и верованиями разных культур, жить непросто!

Каждый человек находится в определенном сообществе и живет среди устоявшихся в семье ценностей. Мало кто владеет своей судьбой, строго подчиняясь законам и правилам. Даже те, кто имеет мнимую свободу, знают, что отношения между мужчинами и женщинами подлежат контролю со стороны старшего поколения.

– Что ты молчишь? – Эльвира ждала ответа.

Не дождавшись разъяснений с моей стороны, она внесла предложение:

– При первом знакомстве ты настойчиво говорила про свои дневники. Что издать их – дело всей твоей жизни. Вот что я подумала. Может быть, тебе переспать с каким-то издателем? Почему бы нет? Я бы переспала!

Внимательно разглядывая пятидесятилетнюю грузную женщину, я поняла, что в приоритете у нее всегда идеи о сексе.

– Каждый сам выбирает путь, – примирительно завершила я разговор, отправившись на кухню к тетушке Юлии.

День рождения прошел мирно. Бутылку шампанского выпила сама Эльвира, сетуя на мою невинность. Я ела фруктовый пирог и пила зеленый чай. Затем дальние родственники торжественно вручили мне духи и денежную купюру.

– На паспорт! – сказала тетушка Юлия.

Я поблагодарила.

Если прибавить эту сумму к тому, что я выручила за сережки, сдав их в ломбард, и купюрам, по-дружески подаренным мне Захаром и Николя, не хватало совсем немного: примерно сто долларов.

Эльвира и Юлия, знавшие о моем существовании только по редким письмам, верившие целое десятилетие, что я погибла под бомбами, приняли меня у себя, накормили, да еще сделали подарок. Их картина мира не должна тревожить мое сердце. Все, что я могла испытывать взамен, это – благодарность.

Откланявшись, я поспешила к матери: у Нины Павловны был банный день.

Купание происходило так: сгибаясь в три погибели, мы подкладывали клеенку под женщину, весившую сто двадцать килограммов и категорически не желавшую купаться в ванной.

Нина Павловна нагишом возлежала на родной перине, на прочной плотной клеенке, а рядом стояли ведра с горячей водой и таз – с холодной. Мама намыливала Нину Павловну мочалкой, а я тут же обтирала чистой губкой, тщательно собирая воду с ее дородного тела.

– Трудиться! Не зевать! – покрикивала Нина Павловна, отпуская в наш адрес оскорбительные эпитеты.

В наши обязанности входило купать больную три раза в неделю.

Падая от усталости, я и мать каждый день делали уборку, вычищали двухэтажный дом и времянки, долгие годы находившиеся в запустении. Мыли окна, скребли стены, а затем готовили обед по заранее составленному меню. И не дай бог, что-то не нравилось Нине Павловне! Она могла заставить нас заново варить борщ или жарить курицу, чтобы корочка была хрустящей, а не сочной и нежной. Изначально скверный характер Нины Павловны усугубляли последствия избиения: домовладелица могла ходить, хоть и с трудом, но предпочитала этого не делать, требуя в любое время суток подносить ей судно и тщательно подмывать ее после туалета.