Евфимия - Тайны монастырей. Жизнь в древних женских обителях

Ряд женских монастырей, особенно бедных, активно занимался сбором пожертвований. Его осуществляли так называемые «сборщицы» – монахини или послушницы. Так, в мае 1873 года сборщицы Успенского Горнего монастыря Агафья Соболева, Матрена Молева и Василиса Никитина собрали на нужды монастыря 250 рублей. В январе 1889 года сборщицы из того же монастыря монахини Илария и Евгения собрали на свою обитель 50 рублей. По данным на 1907 год, в Шенкурском монастыре послушание сборщиц несли монахиня Магдалина, а также рясофорная послушница Е. Туркина, которые к 1907 году собрали на нужды обители 500 рублей. Число сборщиц могло быть значительным. Так, в 1909 году в Шенкурском монастыре послушание по сбору несли восемь монахинь. В Ямецком монастыре, по данным на 1910 год, было четыре послушницы-сборщицы – Марфа Орлова, Феодосия Емельянова, Евдокия Боброва и Ульяна Галанина. В Ущельском монастыре, по данным на 1908 год, сборщицами были четыре послушницы.

Если сборщицы из монастырей Архангельской епархии занимались сбором пожертвований преимущественно на территории своей губернии, то их коллег-вологжанок с кружками для пожертвований можно было встретить в Москве, Санкт-Петербурге и даже в Новочеркасске. При этом для маленьких и бедных монастырей собранные таким образом средства могли быть основным источником их существования. Так, в мае 1910 года на приход Ямецкого монастыря поступило 203 рубля. При этом сумма в 201 рубль была собрана послушницей М. Ореховой. Аналогичным образом все доходы Ущельского монастыря за январь 1906 года состояли из пятидесяти рублей, посланных «от сборщицы Надежды из Архангельска через почту», а за февраль – из ста пятидесяти рублей, собранных послушницей Хионией. Это свидетельствует о том, что бедные северные женские монастыри, подобно другим нищим обителям Российской империи, «жили скудно, …пробавляясь подаянием» [41].

Следует отметить, что послушание сборщицы было весьма трудным и требовало не только практической сметливости, но и такта, умения общаться с людьми. А еще – смирения и терпения, поскольку любой человек мог безнаказанно оскорбить беззащитную сборщицу, как последнюю нищенку. «Сборщиц наших рвут собаки, а люди их ругают. У сборщиц из глаз не слезы текут, а кровь», – писали монахини Марие-Магдалинской пустыни Ставропольской епархии [11]. Поэтому монастырское начальство ценило труд сборщиц. Так, 7 марта 1895 года монахине-сборщице Шенкурского Свято-Троицкого монастыря Филарете (Постниковой), которая проходила послушание по сбору, было «за усердное исполнение его преподано благословение Епархиального начальства с выдачею грамоты».

Часто женским монастырям жертвовали колокола…

Надо сказать, что за период с конца XIX по начало ХХ вв. это – лишь одно из трех упоминаний о наградах, дарованных рядовым монахиням. К этому времени вышеупомянутой монахине, поступившей в монастырь после смерти мужа-чиновника, было уже 62 года – с учетом того, что последнее упоминание о матери Филарете в монастырском послужном списке датируется 1897 годом, когда она несла послушание при церкви. Впрочем, о ней мы еще непременно будем говорить – ведь она оставила в истории северных женских обителей ярчайший след: монахиня-фотограф, впоследствии первая игуменья Кылтовского монастыря… Поистине удивительная судьба! Впрочем, всему свое время. А пока что вернемся к рассказу о хозяйственной деятельности северных женских обителей.

Еще одним источником дохода некоторых женских монастырей – хотя, как уже успели убедиться читатели, источником далеко не главным, – являлось принятие в обители престарелых и больных женщин за денежные вклады. Так, в 1889 году в Горний Успенский монастырь поступили вологодская мещанская вдова Татьяна Стефанова, а также крестьянская вдова Кадниковского уезда Анна Стефанова – возможно, сестры. Каждая из них внесла за поступление в монастырь 250 рублей. В 1898 году в тот же монастырь за вклад в 450 рублей поступили крестьянская девица Грязовецкого уезда Татьяна Зарадская, а также крестьянская вдова Иулиания Зарадская с дочерью Анной. В 1917 году в него же поступила крестьянка Грязовецкого уезда деревни Белки Анастасия Смурова, внесшая вклад в размере 200 рублей.

Аналогичная практика имела место и в ряде монастырей Архангельской епархии. Так, в 1909 году в Шенкурский Свято-Троицкий монастырь поступила вдова шкипера Матрона Рубцова. 25 ноября 1909 года от нее был «игуменьей Рафаилою лично принят взнос в количестве 1 200 рублей». А 3 декабря того же года игуменья получила от Матроны Рубцовой еще 200 рублей «за место погребения на монастырском кладбище, на похороны и сорокоуст». Это позволяет предположить, что Матрона Рубцова была тяжелобольной женщиной, возможно, уже старушкой, желавшей, по благочестивой традиции русских людей, провести остаток жизни и умереть в святой обители.

Ранее, 25 августа того же года, в Шенкурский монастырь за вклад в 1 000 рублей поступила монахиня Артемия. Деньги за ее поступление в монастырь внес ее брат, архимандрит Соловецкого монастыря Иоанникий. В 1905 году в Сурский монастырь за вклад в 1 500 рублей поступила 75-летняя жительница Архангельска Анна Быкова, которая, несмотря на то что ее приглашала к себе игуменья Шенкурского монастыря, предпочла уехать в Суру, «подальше от родины».

Сумма вклада определялась финансовыми возможностями женщин, желавших поселиться в монастыре. Так, в 1913 году в Шенкурский монастырь поступила солдатская вдова Е. В. Домрович, внесшая при этом вклад в 500 рублей. Судя по низкому социальному статусу этой женщины, она отдала в монастырь все, что успела скопить за свою жизнь. Но иногда сумма вклада за поступление в монастырь была весьма значительной. Так, в 1919 году в Холмогорский монастырь поступила Руфина Богданова, внесшая вклад в 10 000 рублей. Как уже упоминалось, за вклады в монастыри поступали пожилые или больные женщины. При этом они получали жилье, питание и уход со стороны сестер до конца жизни – и посмертное поминовение. Возможно, именно поэтому прием в обитель за вклад осуществляли только крупные и хорошо обеспеченные монастыри.

«Городские» монастыри – Шенкурский Свято-Троицкий и Горний Успенский – имели свои специфические источники дохода, связанные с продажей мирянам и послушницам мест на монастырских кладбищах.

Так, в 1889 году вологодская помещица Ольга Левашева заплатила 100 рублей за место на кладбище Успенского Горнего монастыря для своего умершего мужа. В 1917 году послушница того же монастыря Мария Реутова заплатила такую же сумму за место для погребения своей матери. В 1912 году крестьянская вдова А. Г. Поженская заплатила игуменье Шенкурского монастыря Рафаиле 1 000 рублей на поминовение себя и своего недавно умершего мужа, а также за «место погребения последнего в ограде монастыря». А годом раньше некая В. Г. Хвиюзова заплатила игуменье Рафаиле 200 рублей за место на монастырском кладбище для ее умершего сына, отрока Зосимы.