Надежда Нелидова - Молчание девчат [сборник]

— Мама, она там это… Ходит!

Проверили: лежит. На третью ночь Валентина устроила волокушу из толстой полиэтиленовой плёнки. В час ночи с сыном потащили свою страшную ношу к железнодорожному мосту. Деревня ложится рано: в окнах ни огонька. А что собаки побрехивают — так они всегда брешут.

Было тяжело. По дороге несколько раз останавливались, отдыхали. В мыслях у Валентины наивно теплилась надежда: может, подумают, что пьяным попал под поезд… И тут же обречённо и равнодушно мысленно махала рукой: всё равно узнают.

Уложили тело в туннельчике, через который скот гоняют. Облили из банки снег вокруг уже свернувшейся кровью (она насобирала её ещё в ту ночь, у дивана). Пустую банку неподалёку затоптали в снег. Противно было нести с собой.

А на следующий день в дом пришла полиция с понятыми. Валентина сразу призналась во всём. На следственном эксперименте с безропотной готовностью показывала перед криминалистом — фотографом: как готовилась к убийству, в уме всё по пунктам расставила. Как ударила… Как сидела потом на корточках у порога, раскачивалась, охватив голову руками.

При вспышке испуганно встрепенулась и взглянула в самый объектив. И до сих пор Валентина смотрит с подклеенного в дело снимка: будто в ожидании удара. Широко, беспомощно раскрытые детские глаза, скорбные старушечьи скобки у губ, почерневшие подглазья…

Валентина была на восемь лет младше мужа. И бил, и тиранил он молодую жену с первой брачной ночи до последнего дня.

Сначала жили у тёщи. Та больно в их дела не лезла: саму муж поколачивал. Потом выстроили новый просторный дом. Что и говорить, руки у него росли, откуда надо. Живи да радуйся.

А муж день ото дня делался лютее. Нести домой получку или помочь по хозяйству — об этом речи не шло. Убежит Валентина на работу — муж валяется на койке и курит. Жена отработается, сбегает за хлебом в соседнюю деревню. Домашнюю скотину покормит, по дому управится — муж курит и лежит… Спасибо, если не дерётся.

Или моду взял по чужим бабам в соседних сёлах околачиваться. Ещё тот ходок был. Хвастался: «У меня и в городе кралечки есть — не вам, дурындам деревенским, чета».

И ведь что характерно: с виду сморчок, соплёй перешибёшь. А женщины, побывавшие с ним в одной койке, диву давались. Мужское хозяйство, передавали с ушка на ушко: чисто слоновье. Криком кричали: от сладкой боли.

Да мало того: в нём как будто в часах пружину до упора, до предела накручивали. Заведётся на всю ночь — не остановишь. Встанет, опрокинет стакан — и обратно, с прерванного места. И, что характерно: чем больше водки в себя зальёт — тем злее и изворотливее в постели делается.

— Хватит, чёрт неуёмный, корову пора доить!

Его за это Гришкой Распутиным назвали. Писали ведь, и в историческом кино показывали: тот тоже до женского пола сильно охочий был. То есть нашего героя, конечно, совсем по-другому звали, но так повелось: Гришка да Гришка.

Валентина с первой брачной ночи его жестоко разочаровала. Тряслась от страха, губы закусив. Холодная, ледащая — на погребном льду её, что ли, родители делали? Никакой сласти от жёнки — а вот живи теперь с ней всю жизнь.

Кабы только её обижал — Валентина бы стерпела. А он дочку, уже почти взрослую девушку, бил кулаком по лицу. Однажды переломил руку ей стулом.

Мальчику попадало ещё больше. Школьные учителя про него говорили: растёт скрытный, забитый, как зверёк. А как ему другим-то расти?

Однажды прибегает из школы: а папка с голой задницей на мамке трудится, среди белого дня. Мамка вскрикнула, попыталась выскользнуть — да куда там. Он ещё больше навалился, подушкой голову придавил.

Из-под подушки крикнула-прорыдала: «Не смотри, сынок!». А папка голову к сыну повернул, скалится, смеётся.

Однажды он с деревенскими мальчишками пошёл в лес за грибами. Отчего-то это привело папашу в ярость. Он погнался за сыном, пинал его при ребятах в лесу, бил по дороге домой, гнал выломанным из забора штакетником, как скотину. Потом запер в баньке.

Валентина пришла с фермы, слышит: из баньки плач доносится. Муж пригрозил её избить до полусмерти, если осмелится выпустить сына или хотя бы даст ему еды. Она осмелилась — и была избита.

Про саму Валентину нечего говорить. Бил он ее до чёрных синяков и до крови. Бил трезвый и пьяный, бил кулаками или просто тем, что под руку попадется.

«Подручным материалом бил», — простодушно уточнила Валентина на следствии. Преимущественно по лицу и по голове: коромыслом, поленом, кочергой, стулом.

Материал (подручный) иной раз не выдерживал, ломался в куски на хрупких бабьих плечах. Катал ногами по полу. Остервенев, бил до тех пор, пока жена не ползла за ним на коленях и не умоляла остановиться.

Однажды порезал её куском цинковой пластины, и ещё погнался за нею на улицу. Той же пластиной порезал тёщу, которая пыталась прикрыть дочь руками.

Та, жалея дочь, нажаловалась участковому. Вообще-то зять был совсем недавно осуждён условно: за систематическое избиение жены — и особо жестокое последнее.

Тогда он буквально вдавливал, вбивал каблуки в её лицо — она неделю лежала в районной больнице. И влепили ему целых полтора года! Учли письменное заявление Валентины: «Прошу не лишать мужа свободы».

Не из-за любви к мужу, конечно — из-за животного, леденящего страха перед ним. Он и раньше грозился: «Посадишь в тюрьму — убью. Подашь на развод — убью».

Ах, если бы сгинул в тюрьме — говорят, там таких ершистых, с гонором, не любят. Или бы нашёл себе зэчку с таким же характером, пусть бы дрались. Но чуда нет. Отсидев срок, муж вышел — и всё началось снова. Только — хуже.

Поводов для придирок было хоть отбавляй. Не выученный урок дочери. Детская шалость сынишки. Ревность: «Со мной бревно бревном, а с другими, небось, без меня кувыркалась». Запах угара в бане. Просто дурное настроение, головная боль с похмелья…

Хотя он и не хмелел никогда, хоть влей в него цистерну — тоже как Гришка Распутин.

Был у него такой фирменный кураж: часа в три ночи растолкать жену, выгнать из постели, чтобы та приготовила еду. Разогретый ужин, к примеру, муж есть не желал: только свежее и обязательно из нескольких блюд. Как в столовой: суп, второе, компот. С криком: «Невкусно!» — швырял тарелки на пол.

Мало ли способов поиздеваться, досыта покуражиться над покорными, зависимыми от тебя людьми, если прекрасно знаешь, что это останется безнаказанным?

— Не верю, — говорю я. — Ведь не на необитаемом острове жила эта семья.

Свидетелей, как выяснилось потом — было хоть отбавляй.

На ферме муж бил Валентину у всех на виду. Скотницы чесали в затылке, но так и не поняли: за что это он её, интересно, а?