Ксения Букша - Открывается внутрь

Безобразие, думает Женя, спускаясь по эскалатору. С этим пора завязывать. Как – неизвестно, но пора.

В метро женщина, продающая лейкопластырь, глядя на Женино ясное лицо, вдруг вскрикивает:

– Что уставилась, кукла разряженная! Я продаю зрелым умным людям, а не пустым куклам!

И долго, зло ругается. Жене становится так стыдно, что приходится извиниться. У человека, может, горе, а я тут с улыбками.

Женя решает поехать к тому домику, где она жила до семи лет, и посмотреть на него: может, что-нибудь вспомнится. Она много думала, и ей начало казаться, что причина страха – именно в этом. Ведь я не знаю совсем ничего. Кто мои родители? Откуда я? Меня оставили в роддоме, или я попала в детский дом уже большой девочкой? Всего этого я уже точно никогда не узнаю. Точнее, я могу что-то выяснить, но факты и сведения ничего мне не скажут. Но, может быть, если прийти туда и посмотреть на те стены, я хотя бы вспомню, как я жила там. Может быть, мне это поможет.

И вот Женя едет.

Она подходит к домику по тихой улице, где обочины заросли крапивой и лопухами. На улице пустынно. Десять часов вечера. Днем Женя работает, а приезжать в выходной она не решилась, ведь во дворе домика могут быть дети, а она едет не к ним, а как бы к самой себе. Женя очень волнуется.

Вот и трехэтажное здание из серого кирпича с железной крышей. Двор большой и заросший. Сначала – глухая стена. Женя идет вдоль стены, потом вдоль забора из железных прутьев, по еле заметной тропинке в лопухах. Пахнет травой. Вдруг Женя видит, что один прут слегка отогнут. Обычному взрослому не пролезть в эту дырку, но Женя мала ростом и худа.

Так она оказывается во дворе. Подходит к песочнице. Песка в ней почти нет. Земля утоптанная, в буграх. Вот за кустами старый домик-пряник, в котором, наверное, Женя играла на прогулках, когда была девочкой. Вот картинки на стене: грибок, бабочка, муравей, пляшущие мышата. Старые картинки, но Женя ничего не вспоминает.

Дверь в торце здания бесшумно отворяется, и Женя видит очень толстую пожилую женщину в халате и шлепанцах.

Чего ходим? – негромко спрашивает женщина.

Женя сначала хочет сказать «простите», повернуться и уйти. Но вдруг чувствует, что ее не прогоняют.

Здравствуйте! – говорит Женя так же негромко. – Я здесь когда-то жила. Пришла посмотреть, вдруг что-то вспомню.

Когда ты здесь жила? В каких годах? Я здесь давно работаю.

Женя отвечает.

Та-ак, – говорит женщина. – Погоди-ка. А тебя в семью взяли, так? Как тебя зовут? Женя… Ну да, наверное, я тебя помню…

Они пьют чай в подсобке, и женщина что-то рассказывает Жене, но та ничего не может вспомнить. Женя слушает эти рассказы, как будто говорят не про нее, а про другую девочку (может быть, про ту, которую хотела ее приемная мама). Впрочем, и рассказы эти смутны. Ну помнишь, как ты через перила перевесилась и упала? Или это не ты была? Постой, по-моему… Вика… или это тебя так и звали? Тебя мама приемная Женей назвала, или ты и раньше?.. – Черт, столько лет прошло, я уже и не помню ничего… Ну вот платье у тебя было такое китайское… хотя это ты не можешь помнить, ты была совсем маленькая… Неужели вообще ничего? Ну хочешь… Знаешь… я тебя могу потихоньку пустить посмотреть. Все спят уже, ты походишь, посмотришь со мной, и точно что-то вспомнится. У нас, правда, кое-где ремонт был, но не всюду… есть места, где ничего не изменилось с тех пор…

Они идут.

Тревога разлита повсюду в этом маленьком сонном доме. Очень тихая, очень скрытая тревога. Жене знакомо это чувство, да и вообще: что-то брезжит, что-то забрезжило еще в тех лопухах у забора. Может быть, и дырка тогда уже была. И рисунки на стенах, мышки и гриб. И качели. И даже эта лестница, которую недавно отремонтировали. Что-то зудит внутри, но вспомнить ничего не получается. Ни группы, ни столовка, ни дверь в кабинет директора, где маленькие окошки-квадратики наверху замазаны белой краской, ничего не говорят Жене.

Остаются туалеты. Туалет – самое характерное помещение во всех школах, больницах, домиках и домах. Женя крепко надеется на туалет. Но там как раз, на беду, все после ремонта. То есть, конечно, не на беду: между горшками – перегородки, потолок не обваливается, на стенах нет трещин, и даже пахнет больше суровой водой, чем какашками. Но для Жени это плохо. Теперь уж ей точно ничего не подобрать.

Женя медлит. Она опускается на корточки и осматривается. Шкафчики. Полотенца. Напротив – стена.

На потолке лампа – пыльный шар.

Что-то брезжит. Но это не воспоминания, а чувства. Странные, смутные, тяжелые.

Женя крутит головой, а руками осторожно водит по холодной плитке пола (плитка мелкая, рыжеватого цвета, шершавая, в трещинах). Она принюхивается.

Что-то брезжит, очень неясное.

Слышатся мелкие легкие шаги.

На пороге Светка, ей шесть лет. Она держит блюдце, а на блюдце – куски черного хлеба. Светка жует. Ее не любят в этом образцово-показательном домике. Она плачет, ходит по ночам и мешает всем спать, а днем громко ругается матом. Светка вся в синяках, бледная, майка ей мала.

Нянечка, шепотом ругая Светку, уводит ее в спальню, а Жене показывает дорогу назад. Дверь прикрой, я потом выйду и щеколду задвину.

В ту же ночь, но не в ночь, а под утро, Жене снится сон-воспоминание.

Берег неширокой реки. Камыши, яркая вода, ряска. Кругом песок, пучки травы, засохшие коровьи лепешки. Место очень знакомое. Солнечный день. Женя сидит и сыпет из совка песок себе на ножку, а напротив нее – худой загорелый мальчик в выцветшей бело-голубой панаме, которая все время съезжает ему на глаза. Все это знакомо, очень-очень знакомо, и Женя даже знает, что будет дальше. Это как сильнейшее дежавю. А вот и арбузные корки! И мухи на них! Громко играет радио. И такой знакомый ствол дерева, и мамины жилистые руки, а на руке – золотая тонкая цепочка. Одуряющий резкий запах. Хохот взрослых с берега. Женя у мамы в руках, и с плеском и смехом мама прыгает с ней в воде: баба сеяла горох! Прыг-скок! Прыг-скок! Обвалился потолок! Прыг-скок! Прыг-скок! Близко-близко мамино худое лицо, дочерна загорелая шея и грудь, лямка купальника, знакомый рот, в котором один зуб золотой, а рядышком – дырка, ее лицо в каплях, и прохладная вода плещет на Женю так приятно и смешно, а кругом пузыри, ряска и блестящая вода.

И этот сон, а может, полусон уходит постепенно, так что Женя начинает чувствовать, что лежит на своей кровати и приходит в себя. Сегодняшний день постепенно возвращается к ней, но комната еще долго, несколько минут, кажется совсем незнакомой, как будто все вещи в ней переставили. Женя садится в постели. Не зажигая света, проходит на кухню и ставит чайник. Она понимает, что ее переживание хоть и сильнейшее, но не навсегда, что оно пройдет, и хочет подольше его продлить. В эту минуту Женя чувствует, что между прошлым и настоящим есть дырка, в которую Женя смогла пролезть – туда и обратно. А еще Женя думает: интересно, как меня звали на самом деле?