Владимир Лорченков - Ночь в Кербе

Словаки смущенно пытались втолковать парню, что Дунай, берега которого с древности населены самыми разными народами, выглядит стержнем лишь на карте. Требовалась железная рука Габсбургов в лаковой перчатке — а позже и Тито, — чтобы удержать этих варваров воедино и не дать им резать друг друга. «Они хотели свободы, а кончилось все университетскими чистками», — восклицала Анна, изрядно уже утомившая публику своими рабочими неурядицами. Немец предлагал взглянуть на вещи шире. Да, сначала будет плохо, но потом… Лицемер не верил сам себе. Их там выдрессировали после поражения во Второй мировой войне, что они боятся сами себя. А каково нутро тевтона? Он убийца. Ну и прекрасно. От себя не уйдешь, думал я лениво, раскурив сигару и предложив одну забавляющемуся перепалкой Стиксу. Чтобы подбросить дровишек в костер, босняк добавил, делая неопределенные пассы в воздухе, что Тито, мол, был изрядный плейбой, модник и вообще за ценности Западного мира. Мы со словаками подавились от смеха, а немец — от злости. И только французы, надев улыбающиеся маски, смотрели на нас — древние кельтские идолы — пустыми глазницами, заливая в раскрытые рты вино.

— Попробуйте еще, Владимир, — подсел Жан-Поль. — Я как раз хотел сказать тебе, — он переходил от «ты» к «вы» со скоростью Али, посылающего прямой короткий после обводного крюка, — что завтра мы бы хотели… Я бы хотел!

— Диктатор! — шутливо завопил Стикс.

— Ну, так вот, — посмеявшись, продолжил Жан-Поль, — я бы хотел, чтобы ты завтра побывал в доме для престарелых… это совсем рядом, городок покидать не придется!

— Будут читать Алан, Этьен и Ева, — кольнул он меня именем, словно копьем с флажком.

— А что мне придется делать? — приподнял я щит.

— Просто улыбайтесь старикам… — сказал Жан-Поль, прекративший на время жевать.

— Отдыхайте и наслаждайтесь тенью у фонтана, где мы поставим ваше кресло, — добавил он.

Я клятвенно обещал присутствовать на чтениях в полдень — мне еще раз гарантировали расположение моего трона в самом прохладном месте, — и проводил взглядом исчезнувшего в сгустившейся темноте Жан-Поля.

Откуда-то донесся голос немца.

— …Станете же вы возражать против того, что империя подавляла нас…

— Имперские центры дали нам возможность выбиться в люди, — парировал, не выдержав, словак.

Я в душе принес свои поздравления немецкому гостю. Надо хорошо постараться, чтобы заставить бывшего югослава поиграть за черно-желтые цвета Габсбургов. Но ситуация накалялась — словаки, как и все восточноевропейцы, отнеслись к спору чересчур уж всерьез и собирались его выиграть. Мне так не хотелось, чтобы очарование дней в Кербе — легких, непринужденных, волнующих и чем-то даже интимных — оказалось нарушено вторжениями из так называемой реальной жизни. Так что настал мой черед. Я встал и произнес получасовую шутливую речь о Пруссии и Бранденбурге, контрабанде и предательстве как специализации жителей Балканского региона, о крестовых походах, об особенностях прозы Монтеня и карнавальной культуре Европы. В какой-то момент я понял, что собрал вокруг нашего стола почти всех присутствующих — около сотни! — и я полностью удерживаю их внимание. Это меня лишь подзадорило.

— …настоящая же трагедия моя состоит вовсе не во вторжении немцев в Полабию, — ораторствовал я, — а в том, что я сейчас исчерпаю весь запас шуток, который тщательно приготовил за несколько недель до приезда сюда!

Постепенно улыбаться начал даже немец, а уж про словаков — успевших понять, dans laquelle embuscade ils ont tombé [103] в какую западню они попались ( фр. ) , — я и не говорю. На лицах их светилось облегчение.

— Никогда не принимайте желание европейцев поиграть за слабых за чистую монету, — сказал я, когда закончил под аплодисменты и публика разбрелась доедать ужин.

Словак умно улыбнулся и потер руки. Я различил на запястье что-то вроде ожога. Поймав мой недоуменный взгляд словачка пояснила, что супруга ее несколько раз избивали на улице. Босняк мрачно кивнул, я пожал плечами и мы — что нам оставалось делать — выпили еще вина.

— За писателей в сборе, — сказал Стикс, подняв стакан, и мы присоединились.

Тут я некстати вспомнил незадачливого румына — а может, он откуда-то южнее? — Лоринкова, который вчера все же пришел в себя, и даже посидел после ужина на террасе с чашечкой кофе, откуда подозрительно несло купажом трех спиртов из белых вин. Благородный арманьяк! Лоринков выглядел задумчивым и слушал нас — обо всем и ни о чем, Франция и Германия, межнациональные семьи — до самой полуночи. Потом залпом выпил свой кофе и, пошатываясь, встал. Прошел к себе, потрепав по пути босняка по щеке. Обронил:

— Plutôt ou plutard on finira par écrire des livres de nos féstivals des livres [104] Рано или поздно мы закончим тем, что станем писать книги о наших фестивалях книг ( фр. ). .

От хохота ветви инжира закачались в свете полной луны. Она как раз достигла апогея. Я чувствовал ее весь день, и когда она появилась в прозрачном еще небе вечернего Керба, почувствовал облегчение. Она ждала меня. Я видел, как на ней пляшут зайцы, и скачет несчастный Мюнхгаузен, засланный туда по лунной программе США в 80-е годы. Возвращаться предстояло на ядре, и барон нервничал. Так или иначе, а я много всякого увидел на луне, прежде чем проснулся в поту, под ее жаркими лучами. Выглянул в окно. Долина спала, словно затонувшая в свете луны. Мы словно на дне Океана оказались. Я вспомнил свои путешествия в Турции, где писал путеводители по побережью Анталии и где мне случилось опуститься на дно залива, где плыл вечно куда-то древний город. Горы опустились на дно моря в считаные секунды несколько тысяч лет назад, поведал гид — кстати, француз, бросивший все, чтобы жить в древней Элладе. Сейчас, в Кербе, я стоял на крыше дома такого же города. Кто знает, не утонули ли мы во время гигантского Потопа, и все, что происходит здесь и сейчас со мной, — иллюзия утопленника?

Я выпустил ряд пузырьков и вернулся к промокшей от слюны и пота подушке.

Но заснуть уже не получилось. В долине пели петухи, один за другим. Где-то тявкнула лисица. Я встал, и приготовил себе кофе…

— …А вот и кофе к десерту, — сказала Belle Parisienne, подошедшая к столу.

Belle Parisienne… Взмах юбками, колокол ткани, белые ноги, опавшая парашютом ткань, и вот уже передо мной только половина человека. Женщина — кентавр, нижняя половинка которого прячется под столом, перебирая копытами. Сопение, пар. Ржание. Декольте, открывшее чуть повисшую — не от возраста, от усталости и размера — грудь. А ведь Belle Parisienne черт знает что может вытворять в постели, и она там чудо как хороша, внезапно понял я. Видно, я не сдержал эмоций и ноздри мои на мгновение раздулись. Но этого оказалось достаточно.