Илья Кочергин - Точка сборки (сборник)

Жизнь уже удалась – вот прямо сейчас. Стоит роскошная, пышная зима, потом обещается весна, потом еще бесконечное будущее, и вся эта радость не надоела, еще даже толком не началась, одни сладкие обещания, одни сплошные возможности.

Если бы отец видел его сейчас – вот такого, по-свойски в трусах стоящего в самом центре мира, на хрупком морозе посреди сибирской тайги, под разноцветными звездами, – он, может, и позавидовал бы немного. Сказал бы: «Старик, тебе повезло!»

Взял бы за плечо, притянул к себе, они бы вместе стояли, смотрели. Отец хорошо разбирался в таких вещах. Он еще сказал бы, что ради таких моментов мужчина и проживает жизнь, захватывает новые пространства и одерживает новые победы.

Сашок улыбается. Он и сам чувствует важность момента, потому что восторг, благодарность и немного благоговейного ужаса смешиваются в нужных количествах и наполняют всего тебя силой. И мурашки вдоль хребта – не от холода, а от того, что ты причастен ко всему этому, что ты стоишь вот здесь и смотришь.

Помолчав, отец сказал бы: чтобы одерживать настоящие победы, нужно иметь настоящее свое мужское дело. «И теперь, когда ты поиграл в лесника, пора бы заняться таким настоящим делом».

У Сашка закипает обида, и он уходит обратно в избушку, раздраженно хлопнув дверью.

– А меня мать до девяти лет с собой спать клала. Говорила, ей страшно одной, – сказал Витя.

– А ты что?

– А что я? Спал. Типа охранял ее. Только ссался постоянно.

– Ночью?

– Ну под себя, в кровать. Мать по врачам водила. Потом бабка приехала, матери, наверное, мозги вставила на место. Я помню хорошо. Сказала, что хватит. Что типа взрослые мужики отдельно спят. Год с нами жила, потом умерла. Но я уже перестал ссаться.

Они лежали в спальниках на нарах, глядели в потолок из колотых плах. Плохое быстро забывалось. Жерди нар были неровные, горбились под спиной, это было приятно, это были настоящие нары из настоящих жердей, они, как и вся эта тайга, горы и цепочки звериных следов на снегу, дрова, хомуты, вожжи, чересседельники, жующие сено кони и скрип санных полозьев, запахи и чудесные люди вокруг, были извлечены Сашком из небытия и появились в его мире, сделали его большим и чудесным.

– Слушай, а если американцы бомбанут Москву с Питером, до нас радиация дойдет?

– Не.

– И мне кажется, не дойдет.

И им становится еще уютнее и веселей в этой теплой избушке. Созданный ими мир крепок и неуязвим.

В начале марта их с Витей по очереди отправили на совхозную пастушью стоянку, на ческу козьего пуха. Это называлось – оказывать помощь сельскому хозяйству. Там, на стоянке Тал в трех километрах от кордона, Сашок познакомился с Кайчиным Альбертом.

– Я – импотент! – гордо, с сияющими глазами объявил Альберт Сашку при первом знакомстве. – Сына хотел и дочку, четырех хотел. Лежу с женой, детей хочу – а никак. Импотент!

Альберт стоял у печки в той свободной позе, какая бывает только у людей, привыкших к тяжелой одежде и большим пространствам. Наливал чай половником из казана. Невысокий, крепкий, круглое темное лицо морщится весельем.

Коз втаскивали за рога в дом, укладывали на пол и драли им мохнатые бока чесалками. Козы лежали смирёно, кожа на вычесанных местах была розоватая. По всему полу катался козий горох. Женщины ловко и быстро работали, переговаривались, смеялись, часто повторяли слово «импотент». Альберт был в центре внимания, а Сашок с удовольствием слушал звуки иного языка.

На ночь женщины разъезжались по домам, на стоянке оставались только Сашок, Альберт и его молоденькая племянница. Лакомились вареной козлятиной, пили ароматный чай с молоком, солью и обжаренным перетертым ячменем. Диндилейка в разговорах не принимала участия – слушала с интересом, улыбалась, потупившись, грызя уголок платка, или таилась у себя за занавеской. Сашка волновало присутствие девушки.

На стогу сена или возле дверей с достоинством проводила время сероватая лаечка с пышным хвостом.

– Как зовут пса? – спросил Сашок, потрепав мохнатую морду с ласковыми, равнодушными к нему глазами и куртуазно приподнятыми уголками рта.

Альберт промедлил всего секунду.

– Сильвестр! Этого зовут Сильвестр, – с удовольствием ответил Альберт. Он вообще говорил по-русски с особенным удовольствием, с каким можно произносить точные или полюбившиеся слова неродного языка. Думаешь на одном, а потом ловко излагаешь мысль на другом языке. И правда ведь – удовольствие!

Через неделю Сашок приехал к Альберту в гости, в деревню. Его дом, новый и просторный, был внизу, у ручья, поросшего ельником. Рядом с домом, как и положено, стоял аил, но по зимнему времени жили в избе. Сашок сидел за столом, пил чай, Альберт, стоя посреди комнаты, показывал гостю, как его однажды на охоте черти-кормосы по солонцу катали. Возле них крутились дети – девочка постарше и совсем маленький парнишка.

– Где твой Сильвестр? – спросил Сашок.

– Я не знаю Сильвестра, – выпучился на него Альберт.

– Собака твоя.

– А, этот! – обрадовался Альберт и поглядел в окно. Потом еще раз со вкусом проговорил красивое имя: – Сильвестр! Он в Тале, на стоянке. Караулит там.

– А это чьи ребятишки? – спросил Сашок.

– Мои!

Тут же спохватился и, сам себе удивляясь, развел руками:

– Эти так, случайно произошли.

Валя, его жена, оторвалась от шитья, посмотрела в потолок, то ли сдерживаясь, то ли негодуя, потом прыснула со смеху.

Сашок теперь часто ходил в Тал, где работал и проводил большую часть времени Альберт. От горы Башту, что значит «голова-гора», шел мимо горы Сойок, что значит «позвонок», через Калбакудюр. Калбак – ложка, кудюр – грязь, солонец. Смысл непонятен, ну и ладно, главное, места стали оживать.

У ручейка Тал, что значит «тальник», оказывается, жили черти. Такие места, где скапливается всякая нечисть, называются «тургак». Здесь черти могли стреножить коня у запоздавшего путника, не успевшего к ночи доехать до своего дома или до стоянки, на которой живет друг. И совсем не важно, правда это или нет. Важно было просто знать, услышать эту бесполезную информацию и запомнить.

Сашок теперь знал, что нужно делать, если ноги твоего коня опутали невидимым тужаком, путами, – слезть, зажечь спичку и провести ножом между спутанными ногами. Или если у тебя есть плетка-камчи из кабарожьей кожи на красной таволговой рукоятке, то можно просто отмахнуться от чертей и продолжить путь.

Сашок добирал что-то важное, не добранное в детстве. Бабушка не рассказывала сказок, которые могли бы привязать его к какому-нибудь пейзажу.

Иногда они ненадолго ездили в лес. Сашок трясся верхом позади Альберта и вглядывался в оседавший к весне снег, покрытый свежими или уже расползавшимися от солнца следами.