Дженни Даунхэм - Пока я жива [litres]

— Слезай! — вопит Адам.

Но дерево обвивает меня руками-ветвями и умоляет остаться. Я пытаюсь объяснить это Адаму, но, кажется, он меня не слышит. Адам снимает куртку и лезет за мной.

— Слезай! — кричит он. Я наблюдаю, как он благоговейно карабкается вверх по веткам, точно добрый монах, который хочет меня спасти. — Если ты упадешь и покалечишься, твой папа меня убьет. Пожалуйста, Тесса, слезай.

Он уже близко, и я не вижу его лица — только блеск глаз. Я тянусь к Адаму, чтобы, лизнув, растопить его лед. Кожа у него соленая на вкус.

— Пожалуйста, — просит он.

Мне совсем не больно. Мы плавно скользим вниз, хватая охапками воздух. Мы сидим в листве у подножия дерева, и Адам обнимает меня, точно ребенка.

— Что ты там делала? — спрашивает он. — Какого черта ты туда залезла?

— Собирала ветки для шалаша.

— Пожалуй, твоя подруга была права. Я уже жалею, что дал вам так много.

Но он ничего мне не давал. Я почти ничего о нем не знаю, кроме того что его зовут Адам и у него под ногтями грязь. Я задумываюсь, стоит ли раскрывать ему мой секрет.

— Я тебе кое-что скажу, — говорю я. — Обещай, что никому не расскажешь. Договорились?

Он кивает, но во взгляде его читается сомнение. Я подсаживаюсь поближе к Адаму и говорю ему, чтобы он посмотрел на меня. Он сияет разноцветными огнями. Адам светится так ярко, что мне видны его кости, а сквозь мерцающие глазницы — мир.

— Я выздоровела! — Я так взволнована, что говорю с трудом. — Мне нужно остаться здесь, в лесу.

Нужно бежать из современного общества со всеми его изобретениями: тогда я перестану болеть. Если хочешь, живи здесь, со мной. Мы выстроим шалаш, расставим капканы. Будем выращивать овощи.

В глазах Адама стоят слезы. Я вижу, как он плачет, и чувствую себя так, будто упала с неба на землю.

— Тесса, — произносит Адам.

За его плечом в небе виднеется просвет; сквозь него доносится гулкое дребезжанье спутника, от которого у меня зуб на зуб не попадает. Потом спутник исчезает, и остается только зияющая пустота.

Я прижимаю палец к губам Адама.

— Не надо, — прошу я. — Ничего не говори.

— Я сижу в Интернете, — поясняет папа, указывая на свой ноутбук. — Ты не могла бы расхаживать где-нибудь в другом месте?

Мерцание экрана отражается в стеклах его очков. Я сажусь на стул напротив.

— Это меня тоже раздражает, — произносит папа, не поднимая взгляда.

— То, что я здесь сижу?

— Нет.

— То, что я барабаню по столу?

— Послушай, — перебивает меня отец, — я тут нашел врача, который разработал метод костного дыхания. Слышала о таком?

— Нет.

— Нужно представить, будто воздух, который ты вдыхаешь, окрашен в теплый цвет, вдохнуть его левой ногой, направить вверх по ноге до бедра и так же выдохнуть. И так семь раз, а потом повторить с правой ноги. Попробуешь?

— Нет.

Папа снимает очки и смотрит на меня.

— Дождь кончился. Может, возьмешь плед и посидишь в саду? Когда придет медсестра, я тебя позову.

— Неохота.

Он вздыхает, надевает очки и снова утыкается в экран. Ненавижу его. Выходя из комнаты, я спиной чувствую папин взгляд и слышу тихий вздох облегчения.

Двери всех комнат закрыты, и в коридоре темно. Я на четвереньках поднимаюсь по лестнице, сажусь на верхнюю ступеньку и гляжу вниз. Темнота движется. Может быть, теперь я вижу то, чего другим не видно. Например, атомы. Я прыгаю на попе вниз по лестнице и снова вползаю наверх; ковер приятно трет колени. В лестнице тринадцать ступенек. Сколько бы я их ни пересчитывала, количество не меняется.

Я сворачиваюсь калачиком у подножия лестницы. Обычно тут садится кошка, чтобы об нее все спотыкались. Я всегда мечтала быть кошкой. Когда хочу, ласковой и домашней, а когда и дикой.

В дверь звонят. Я крепче прижимаю колени к груди.

Из коридора выходит папа.

— Тесса! — ахает он. — Ради бога!

Сегодня новая медсестра — широкая, как дирижабль. На ней клетчатая юбка из шотландки. Папа сконфужен.

— Это Тесса, — поясняет он, указывая туда, где на ковре лежу я.

— Она упала? — пораженно спрашивает медсестра.

— Нет, она почти две недели не выходит из дома и от этого бесится.

Медсестра подходит взглянуть на меня. Когда она протягивает руку, чтобы поднять меня с пола, ее пышная грудь трясется. Руки у нее огромные, как теннисные ракетки.

— Меня зовут Филиппа, — произносит медсестра, как будто это все объясняет.

Она ведет меня в гостиную, усаживает на диван и опускается напротив.

— Значит, — говорит она, — сегодня ты себя чувствуешь не очень хорошо?

— А как вы бы себя чувствовали на моем месте?

Папа бросает на меня предостерегающий взгляд. Я не обращаю на него внимания.

— Одышка, тошнота?

— Я принимаю противорвотное. Вы вообще читали историю болезни?

— Извините ее, — просит папа. — У нее недавно побаливали ноги, а больше ничего не было. Сестра, которая приходила на прошлой неделе, сказала, что все хорошо. Кажется, ее звали Шан. Она знает наш курс лечения.

Я хрюкаю себе под нос. Папа старается говорить непринужденно, но со мной это не проходит. В прошлый раз, когда меня навещала Шан, он предложил ей поужинать и выставил себя полным идиотом.

— Мы стараемся устроить так, чтобы пациента посещал один человек, — поясняет Филиппа, — но это не всегда удается.

Она поворачивается ко мне, позабыв об отце и его печальной личной жизни.

— Тесса, у тебя на руках синяки.

— Я лазила на дерево.

— Значит, у тебя понижены тромбоциты. Какие у тебя планы на эту неделю?

— Мне не нужно переливание крови!

— Все равно на всякий случай нам придется взять кровь на анализ.

Папа предлагает Филиппе кофе, но она отказывается. Шан бы согласилась.

— У папы все из рук валится, — поясняю я медсестре, когда отец, надувшись, уходит на кухню. — Он постоянно ошибается.

Медсестра помогает мне снять рубашку.

— И что ты об этом думаешь?

— Мне смешно.

Она достает из чемоданчика марлевый тампон и антисептический спрей, надевает стерильные перчатки и поднимает мне руки, чтобы протереть внутривенный катетер. Мы ждем, пока он высохнет.

— У вас есть парень? — интересуюсь я.

— Я замужем.

— А как зовут вашего мужа?

— Энди.

Похоже, ей неловко вслух произносить его имя. Я все время знакомлюсь с новыми людьми, и они никогда ничего о себе толком не рассказывают. Но при этом хотят знать обо мне все.

— Вы верите в Бога? — спрашиваю я.

Филиппа откидывается на спинку кресла и хмурится:

— Странный вопрос!

— Так верите или нет?

— Пожалуй, мне хотелось бы верить.

— А рай? Вы верите в это?

Она достает из упаковки стерильную иглу:

— Я думаю, рай — это прекрасно.

— Это еще не значит, что он есть.