Сергей Поляков - Золотинка

— На нем несколько временных лесозаводов осеннюю, жирующую селедку перерабатывают, — объяснял абориген, — мужчин, женщин вербуют на путину и привозят с «материка». Сменная она — вербота. Крабов есть брезгуют, нерп и лахтаков боятся больше волков. Умора! Акиб и ларг орочи палкой по носу убивают.

Медведей на острове не сосчитать. В холодные зимы пролив между островом и полуостровом замерзает. Весной косолапые просыпаются, покидают берлоги и в поисках еды переходят пролив по ледяному мосту и выбираются к нам. Трех мишек-бродяг застрелили прошлой весной на свалке. Голодные, обнаглевшие медведи вывели из себя жителей поселка.

Звери вскрыли яму с горбушей, предназначенной для удобрения. Гость вопросительно посмотрел на Витьку:

— Вы рыбой удобряете огороды?

— Конечно, — подтвердил тот, — навоза взять негде и по весне закапывают рыбу в землю, она перепревает в перегной и получается удобрение, Витька обернулся и взглянул на мыс Красный.

— Плывут долгожданные.

Из-за далекого мыса появился БМК, тащивший кунгас. На его палубе мельтешили разноцветные фигурки. Над бухтой разносился отдаленный стук мотора. Артельщики, маявшиеся на берегу, загоготали и выстрелили из дробовика.

БМК с кунгасом не спеша пересекали бухту Веселая.

— Нарочно Герц, сволочь, издевается над нами, плывет потихоньку, власть показывает, — сплюнул в сердцах дядя Толя. Мужикам от нетерпения не стоялось на месте. Они нервно прохаживались по галечному берегу, взбирались на холмик и глядели на кунгас, приставив ладони ко лбу.

— Митрич, уважь народ, выставь пару бутылок, чтобы душа свернулась и развернулась! Герц из нас кровь выпил.

Старшой устал протестовать, он залез в палатку и подал две поллитровки. Артельщики дернули по стакану, закусили «рукавом», задымили «Звездочкой», к закуске они не притронулись.

Полная вода не достигла пика, из-за осадки БМК не подвел кунгас к берегу, они встали на якорь метрах в тридцати от косы. От кунгаса неслись заливистые звуки «двухрядки», на палубе хороводили несколько размалеванных молодух в ярких сарафанах, крепдешиновых юбках, на головах кокошники.

— Умереть — не жить! — охнул один из артельщиков.

Пьяненький артельщик Герц сидел на манер монгольского богдыхана под брезентовым навесом, пряча от солнца лысый череп.

Гармонист-виртуоз закончил играть, подвыпившие бабы сгрудились у борта, призывно махали платочками и кричали:

— Пошто томите, мужички! Разве мы вам не по нраву! Пущай Герц, черт старый, везет нас обратно, другие кавалеры сыщутся, мужики застонали от отчаяния.

— Кавалеры, едри вашу в корень! — дребезжащим голоском завопил Герц. — Чего растерялись, олухи царя небесного. Езжайте на шлюпке, бредите к кунгасу и перенесите девок на берег. Смотрите, лежебоки, я толику погожу и поверну оглобли вспять.

Двое артельщиков кинулись к шлюпке, до которой вода не дошла. Четверо переглянулись и начали снимать сапоги, скинули пиджаки и брюки. Оставшись в исподнем (трусов у них не водилось), они не мешкая побрели к барже. Вода доходила мужикам до пояса. Молодухи не обращали внимания, что их ухажеры в кальсонах.

Артельщики подхватывали притворно визжащих, смеющихся женщин и несли на руках к косе. Двое мужиков бросили возню с шлюпкой и сбросили портки. Каждый желал перенести молодуху на берег. Старшой бережно принял в объятья музыканта-виртуоза и инструмент.

— Гармонику береги! — воскликнул гармонист.

— Все будет в ажуре, — успокаивал его артельщик. По второму заходу к костру вынесли кастрюли, ведра, тазы с закусками. На кунгасе остались шкипер и артельщик Герц.

— Меня снимите! — взмолился он, — черти окаянные, ничто не слышите! — Работяги не реагировали на вопли. Они сбегали в палатку, сменили нижнее белье, вернулись и разгоревшимися от страсти глазами следили за веселым, разноцветным хороводом. Молодухи приплясывали и вертели, махали над головами платочками.

«Мы приехали сюда на хреновом катере. Катер наш перевернулся, к чертовой матери!» — Гармонист, присев на валун, изо всей мочи раздвигал меха.

Мужики не устояли на месте и пустились вприсядку. Земля тряслась от дробного стука хромовых сапог, им вторил перестук лакированных, зашнурованных сапожек. Артельщики оказались неплохими танцорами. Виртуоз грянул кадриль. Кавалеры подхватили барышень и понеслись по кругу.

Прилив подгонял БМК и кунгас к берегу. Старшой внял мольбам старика и перенес его на косу. Герц махнул гармонисту, тот прервал мелодию. Запыхавшиеся пары остановились и с недоумением глядели на распорядителя торжества.

— Девки, танцы-манцы потом. Мужиков жажда мучит, и вам перекусить пора, накрывайте на стол.

Гулянка набирала обороты.

БМК встал вплотную к берегу, с него окликнули мальчика:

— Сережка, как ты сюда попал!

На палубе большого морского катера стоял сосед Фрол Акимыч. Мальчишка объяснил цель приезда, показал поклажу.

— Грузите мешки на катер, — скомандовал старый капитан.

— Здесь сегодня делать нечего. Твою лодку мы отбуксируем к поселку, — сказал он Витьке, — сами пойдем на рыбозавод. Федя и Тима приедут на мотоцикле и заберут груз.

Пацаны погрузили мешки с горбушей, крабами, ракушкой и сели на катер. На косе наяривала гармошка и горланили голоса баб.

Наряду с тракторами лошади являлись основной тягловой силой в тепличном хозяйстве. Летом и зимой на подводах и санях они развозили корм, удобрения, стройматериалы, дрова и другие грузы. В конюшне держали не менее пяти десятков меринов и кобыл. На единственном жеребце ездил сам директор.

Два конюха дежурили через сутки, управляться с фуражом, с уборкой в стойлах приходилось в одиночку. Они не отказывались от помощи посещавших конюшню парнишек. Для поощрения пацанвы конюхи разрешали поездить на лошадях, распрячь и запрячь коня в подводу, сани, выездную бричку.

Сережка неплохо держался на лошади, не спутал бы и гужи, хомут и супонь, недоуздок и уздечку, подпругу.

Отец любил лошадей, помнил их клички из своего сельского детства. Он поощрял тягу сына к животным. Сегодня вечером все обстояло иначе.

— Уркаганы, оторвемся по лошадям, — предложил Сявый, — угоним коней, без «шкоды» покатаемся и вернем обратно.

— Конюх сторожит табун, — вставил Степка.

— Заткни фонтан, трус! Конюх приходит в табун ночью, мы угоним коней вечером. В тумане конюх не сумеет пересчитать, и шухер не поднимет.

Действительно, каждый вечер с регулярностью пассажирского поезда на приморский город наползал густой, холодный, липкий туман. Он иногда не рассеивался, не отступал в бухту до следующего полудня.

Держа в руке кусок хлеба с солью, мальчик подступал к стреноженной кобыле, протянул хлеб, лошадь отпрянула.