Юрий Убогий - Что было, что будет

О работе ему даже думать неприятно было. Не то, чтобы тяжесть ее пугала, нет. Тут что-то другое примешивалось. Отвращение, брезгливость… Та тяга к работе, которую он испытывал еще так недавно, теперь представлялась странной, бывшей как бы и не с ним.

В больнице, в отделении все осталось точно таким же, что и раньше, вплоть до пустяков, до мелочей, и Ляпин был даже разочарован этим, словно надеялся обнаружить здесь что-то новое. Первые дни после отпуска всегда бывали нелегкими для него, а в этот раз особенно. Никак он не мог втянуться в дело, какое-то вязкое, унылое равнодушие мешало ему. Все, что он видел, все, что он делал, казалось надоевшим, однообразным, безрадостным. Ни душа, ни руки ни к чему не лежали, и приходилось усилием заставлять себя двигаться, говорить, делать операции и обходы — выполнять обязанности. Работа вдруг обернулась к нему обратной, теневой стороной, изнанкой, и все в ней теперь было так нехорошо, так скучно и грубо. И обследование пациентов, и беседы с ними, и записи в историях болезней томили его своей похожестью, и он с отвращением думал, что все это будет повторяться вновь и вновь — и завтра, и послезавтра, и через десять лет.

Вскоре после выхода на работу Ляпин заметил, что, разговаривая с тем или иным сотрудником, он невольно начинает прикидывать — принял бы тот взятку, если б представился благоприятный случай? По отношению к одним он отвечал — да, пожалуй. Другие вызывали у него сомнение, и он так и не мог ответить однозначно. О третьих же думал — конечно, нет. С первыми он становился особенно фамильярен и грубоват, ко вторым чувствовал выжидательную настороженность, а к третьим — злость. Ему мерещилось, что эти «чистюли» одним своим существованием обвиняют, отрицают его. К ним он был суров, придирчив и тайно радовался, находя недостатки в их работе. Ему постоянно хотелось давить на этих людей, третировать их, выводить из равновесия. Он словно бы надеялся заставить их как-то по-новому раскрыться перед ним, обнаружить нечто тайное, неприглядное и доказать и им и самому себе, что не такие уж они «чистенькие».

Изменилось отношение Ляпина и к больным. В том, как он теперь осматривал их, как разговаривал с ними, появилось что-то формальное, однообразно-стандартное. Они проходили перед ним бесконечной чередой, и нужно было лишь выбрать подходящих, нужных, «перспективных», не обращая внимания на медицинские оттенки дела. Он чувствовал, что работа его упростилась и в то же время стала тяжелей. Просыпаясь по утрам, он все с большим отвращением представлял лежащий впереди рабочий день и все с большим усилием заставлял себя приступить к нему. Плохо было и с женой. Сложно, противоречиво, запутанно. Ляпин догадывался, что глубинное, истинное отношение жены к нему изменилось отнюдь не в его пользу. Раньше, как бы капризна, раздражительна, зла она ни бывала, он был уверен, что она все-таки его уважает. Теперь же эта уверенность была потеряна, и он болезненно ощущал тайную, замаскированную зыбкость своей семейной жизни.

Поведение жены после отпуска изменилось. Она стала какой-то рассеянной, задумчивой, домашними делами занималась мимоходом, спустя рукава. С работы часто являлась на час-два позже обычного, объясняя задержку то собранием, то заседанием месткома, то большой очередью в магазине. Несколько раз она исчезала из дома и в выходные дни: к портнихе, к больной подруге… Однажды после подобной отлучки Ляпин уловил явственно исходящий от нее запах вина, не выдержал, попытался поговорить с ней, но из этого ничего не вышло.

— Ну так что? — небрежно сказала жена. — Выпила у Маргариты рюмку. Разве нельзя?

— Часто слишком ты из дома в последнее время отлучаться стала, — угрюмо пробормотал Ляпин.

— Ну так что? — повторила она. — Нужно. Есть же у меня и какие-то личные дела.

— Какие же это «личные»?

— Господи, да что тут объяснять! Шью себе, в магазины наведываюсь. Знакомые, в копне концов, у меня есть, подруги… И вообще, милый, мы ведь с тобой не сиамские близнецы, правда? Чтоб друг около друга неотрывно торчать…

Они встретились взглядами. «Да, так оно и будет впредь, — словно сказали Ляпину глаза жены. — А если будешь протестовать и возмущаться, то сам же пожалеешь потом». И Ляпин промолчал и больше не затевал подобных разговоров. Тревога же и ревнивые подозрения его все росли, и оснований для этого становилось все больше. Он жил в напряжении, словно ожидая того удара, который со стороны жены должен был в конце концов неминуемо обрушиться на него.

Как-то, в разгар зимы, Ляпин вернулся домой очень поздно. Рабочий день был на редкость суматошный, трудный, и он устал до тупого равнодушия, до ломоты в пояснице и плечах. Идя от остановки троллейбуса, морщась от встречного, ледяного, режущего ветра, он с наслаждением представлял, как выпьет горячего чаю, ляжет, расслабится, закроет глаза…

Жены дома не оказалось. Такое было не впервой, но сейчас особенно встревожило и обозлило Ляпина. Если уж приходится так много работать, то можно, кажется, рассчитывать, что жена ждет твоего возвращения, думал он, раздраженно слоняясь по квартире. Ему было одиноко до чувства почти детской какой-то обиды.

Дочь читала книжку и не обращала на него внимания. Ляпин попытался заговорить с ней, но получал лишь односложные, короткие ответы. Глядя на то, как она сидит в кресле со свисающими по сторонам лица длинными светлыми волосами, он подумал, что между ними давно уже нет никакой близости. Больше того, иногда Ляпину казалось, что пренебрежение, которое в последнее время прорывалось к нему у жены, улавливает и дочь и бессознательно перенимает его. Вот и сейчас, отвечая на вопросы, она и губы кривит, и глаз не поднимает, словно думает: «Отстань, надоел…» Когда же он спросил, не звонила ли мать, она посмотрела на него, и в ее глазах ему почудилась насмешка. А что, мелькнуло у Ляпина с ощущением внезапного, острого стыда, может же она и о ревности его догадываться, ведь не маленькая, четырнадцать почти. Да и кое-что из их разговоров с женой ей приходилось слышать…

Лариса позвонила около девяти. Голос у нее был веселый, торопливый и громкий.

— Слушай! — кричала она. — Слушай, я на новоселье неожиданно попала, обойдетесь там без меня?

— Что за новоселье? — буркнул Ляпин и уловил в трубке людской гам и музыку.

— Да у сотрудницы нашей одной.

Ляпин помолчал, подавляя вспышку раздражения. В телефонном разговоре показывать это не имело смысла.

— Ну и как? — спросил он. — Не скучаете?

— Что ты, прекрасная компания! Если задержусь, не беспокойся.

— Когда же тебя ждать?

— А ты не жди, ложись. К двенадцати, надеюсь, буду.

— Ну, ну… — пробормотал Ляпин и бросил трубку.