Юрий Убогий - Что было, что будет

— Наконец-то! — встретила Марину Николаевну мать. — А мы и не ужинали еще сегодня, тебя ждем.

— Почему?

— Решили так. Торт у нас сегодня, «Прага». Зятек принес. Побыстрей переодевайся и за стол.

— Будет сделано! Я вот только душ приму…

В ванной комнате, торопливо раздевшись, Марина Николаевна увидела себя в зеркале каким-то отстраненным взглядом, и ей даже на мгновение неловко стало, словно на нее взглянул чужой человек. Удивляясь этому ощущению, она посмотрела попристальней. Красивая, ничего не скажешь. Чуть грузновата, пожалуй, но это вполне поправимо. В отпуске нужно будет собой заняться, согнать лишнее. Она повернулась боком, посмотрела искоса и вновь испытала то же и приятное и стыдное чувство, и засмеялась тихонько. Нечто подобное она испытывала давным-давно, глядя на девичью свою наготу, и теперь вдруг это повторилось — через столько лет!

После ужина Марина Николаевна никак не могла найти себе занятия и места и потерянно бродила по большой, недавно полученной квартире. То странное чувство отстраненности, с которым она смотрела на себя в зеркало, нет-нет да и возникало вновь, но теперь по отношению к матери, Дмитрию, детям. Помогая матери после ужина на кухне, она вдруг с пронзительной ясностью увидела, насколько та сдала в последнее время. Всегда она воспринимала мать как пожилую, но вполне еще свежую, крепкую женщину, а тут рассмотрела в ней нечто очевидно старческое — в суетливости движений, в многословии, в пришаркивающей походке. Проходя мимо Вадима, читавшего какую-то толстенную книгу, она была удивлена совсем взрослым, сосредоточенным выражением его лица и словно бы заглянула на мгновение в его будущее, в котором будет много книг, размышлений, работы и мало радости.

Дмитрий, сидя в кресле, смотрел по телевизору фигурное катание, и она устроилась неподалеку, в углу дивана, с журналом в руках. Ни журнал, ни телевизор не заинтересовали ее, и она в конце концов задумалась, глядя на мужа и перенеся на него необычную какую-то проницательность взгляда. Она чувствовала возможность направить ее по желанию в двух прямо противоположных направлениях — на самое хорошее в Дмитрии и на то, что не нравилось ей. Поколебавшись, она сделала в конце концов легкое душевное усилие и выбрала первое.

На лице Дмитрия едва заметно проступало то мальчишеское выражение, которое она больше всего любила в нем. Интересно, замечают ли его другие? Может быть, и нет. Ведь если смотреть поверхностно, не зная его так, как знала она, то и увидишь только серьезное, строгое, угрюмоватое лицо с твердым, как бы давящим, выражением глаз. Оно и понятно, начальник как-никак, привык командовать и распоряжаться. Марине Николаевне вспомнилось, как, случайно оказавшись у Дмитрия в кабинете, она наблюдала и слушала разговор по телефону. Его подчиненный, очевидно, промах какой-то в работе допустил, и Дмитрий так грозно, что даже ей на мгновение стало не по себе, с ним разговаривал. Зевс-громовержец, подумала она и тут же с обычной проницательностью по отношению к нему рассмотрела, что он не только разгневан, но и обижен совершенно по-детски. Это выражение обиды так явственно увиделось ею за гневом и яростью, что она рассмеялась. Он, услышав ее смех, покосился недоуменно и, закончив разговор, спросил:

— Ты что? Чего смеялась?

— Уж больно ты грозен, как я погляжу! — ответила она, улыбаясь.

— Да что ты будешь делать с дураками! Представляешь, вагон керамической плитки прошляпил! А у нас два девятиэтажных дома хозспособом строятся, отделочные работы начались. Нам эта плитка вот так нужна!

— Господи, стоит ли из-за какой-то плитки так из себя выходить?

— Стоит, милая. Жилье — дело насущное.

Работал Дмитрий всегда много, особенно в последние годы, став заместителем директора крупнейшего в городе завода. Уезжал из дома в половине восьмого и возвращался к семи-восьми. Субботы у него большей частью тоже были рабочие, и Марина Николаевна часто удивлялась, как он выдерживает подобную нагрузку, оставаясь при этом бодрым и энергичным.

Она уважала работу мужа, но лишь умом. Чувства в этом было маловато. Понимала и масштаб, и ответственность — столькими людьми он руководил, такими огромными средствами распоряжался! И работа эта была важна для многих тысяч заводчан — тут и жилье, и базы отдыха, и пионерские лагеря, и профилактории, и детские сады и ясли… Но все-таки это всего лишь быт, думалось ей иногда. Не больше. Не наука и даже не производство, не хлеб, не металл, не здоровье людское. Быт, он и есть быт. Потом, словно устыдившись, она думала, что и жизнь наполовину, если не больше, из этого самого быта состоит.

При всей своей занятости Дмитрий даже в их домашнее хозяйство вникал. Не только дачей с азартом занимался, но и с тещей часто обсуждал всякие текущие житейские проблемы, вплоть до кухонных. Марину Николаевну это раздражало порой. С год назад была у них крупная ссора, сейчас и не вспомнить, по какому поводу. Тогда она ему и брякнула сгоряча: ты, мол, и дома настоящий заместитель по быту. На заводе у директора, а тут у собственной тещи. Оскорбился он страшно, никогда она его таким не видела. Побледнел и молча из комнаты вышел. Как она себя потом ругала, до сих пор простить себе не может! Это ж какой надо дурой набитой быть, чтобы сказать такое! Человек для тебя же старается, твои же обязанности на себя берет, а ты ему вместо благодарности в лицо плюешь. Идиотка избалованная!

Марина Николаевна надолго задержала взгляд на муже, и он почувствовал его, повернул голову, посмотрел вопросительно.

— Дать что-нибудь?

— Что? — не поняла она.

— Ну, я не знаю, — улыбнулся он. — Тебе видней. Плед, может быть, или набор маникюрный.

— Какой плед в такую жару, — пожала она плечами. — Нет, ничего, я так…

Забираясь вечером с ногами на диван, она часто просила его принести что-нибудь, и он всегда с удовольствием и готовностью делал это. Вот и теперь собрался услужить, надо же! Это ее и тронуло, и в то же время она ощутила смутное, едва уловимое раздражение.

Красивый мужчина, думала она, продолжая отстранение, как на постороннего человека, смотреть на него. Видный, что называется. И никогда никакой другой женщиной не заинтересовался, при ней, во всяком случае. А ведь чего только не случалось за эти пятнадцать лет — празднества всякие-разные, застолья, пикники. Нет, никогда, уж это-то она бы не пропустила. В первые годы брака он даже танцевать, в компаниях бывая, только с ней норовил, еле она его отучила. Это уж совсем жалкая картина — от жены ни на шаг не отходить. И всегда он чувствует ее присутствие рядом, не забывает о ней, вот и сейчас непременно обернется. И он обернулся, и она вновь ощутила ту же странную смесь удовольствия и раздражения. Он весело подмигнул ей. Лицо у него было очень живое и подвижное. Вот оно на мгновение сделалось серьезным, а потом ироническим. Сейчас о работе что-нибудь забавное расскажет, решила она.