Юрий Убогий - Что было, что будет

— Сегодня на совещании Петров, ну, ты знаешь, начальник сборочного, генеральному хорошо выдал! — Вспоминая, Дмитрий даже головой от восхищения покачал. — Он на пенсию решил уходить, но пока держит в секрете. А в цехе завал, не по его, правда, вине. Генеральный и говорит, ядовито так, если мол, груз возраста гнетет, то можем помочь проводить на заслуженный отдых. Ну а Петрову что, если он и так уходить собрался. Он в ответ и врезал. Только после вас, Иван Кузьмич, говорит. Представляешь, генеральному сказать такое!

— Молодец.

— Что ты! Тишина, понимаешь, повисла мертвая, только стулья поскрипывают. А генеральный спокойно так, по-доброму улыбнулся и говорит, что ж, в таком случае вам посочувствовать можно. Долго еще придется трубить.

— Тоже молодец…

Марина Николаевна взялась за журнал, полистала. Прочла коротенькое стихотворение из одной подборки, из другой — нет, не греет. А в третьей ее что-то задело, и она стала читать повнимательней. Прочла все, смежила веки, повторяя последние строки последнего стихотворения: «Помимо наших воль любовь приносит боль и радость, но чаще почему-то — боль».

Она любила стихи и читала их регулярно. Если же вдруг по какой-то причине теряла такую возможность, то начинала чувствовать некое смутное беспокойство. Казалось, что-то скапливается у нее в душе, томит, ищет выхода. Когда же наконец вновь брала в руки любимые свои книги, становилось теплей и мягче. И пусть не она нашла, написала эти точные, яркие, глубокие слова, строки, строфы, это уже и не имело значения. Пусть кто-то другой сочинял их, но теперь, в момент прочтения, они принадлежали и ей тоже, выражали ее душу, ее радость, ее боль.

— Ты что читаешь? — спросил Дмитрий.

— Да так, журнал новый просматриваю, — ответила она и тут же подумала, что сейчас он попросит у нее почитать что-нибудь поинтереснее, как он всегда выражался.

— Ты поищи мне там у себя что-нибудь поинтереснее, — сказал он.

— Хорошо. — Она скрыла улыбку. — Мемуары маршала Василевского тебя устроят?

— Вот-вот, это самое. Да ты, я смотрю, лучше меня самого знаешь, что мне нужно.

— Опыт многолетний, — усмехнулась она.

В последние годы Марине Николаевне все чаще казалось, что она видит мужа насквозь. Больше того — знает о нем то, что он и сам о себе не знает. Она постоянно предугадывала его реакцию на то или иное событие, его слова, мысли, поступки. Это вызывало у нее противоречивое отношение. Вроде бы и хорошо — так понимать близкого человека. Значит, действительно сроднились, срослись нерасторжимо. Но было в этом и что-то другое, тоскливое и скучное. Человек, которого так вот понимаешь, начинает как бы исчезать, уже и замечаешь его все реже, потому что просматривается он до дна. И одиноко от этого становится, и зябко. Интересно, испытывает ли он по отношению к ней что-нибудь подобное?

Вошла мать и присела на стул с легким, коротким вздохом усталости.

— Крутят-вертят? — спросила она Дмитрия, кивнув на телевизионный экран.

— Стараются, — одобрительно пробасил он.

— А наши-то как? Опережают?

— Опережают, опережают…

— Вот и слава богу, — вздохнула мать. — А я на кухне все беспокоилась. Лед-то, он скользкий, всякое может быть.

Они с Дмитрием переглянулись со смехом, и, наблюдая за ними, невольно улыбнулась и Марина Николаевна. Вот же друзья, подумала она, водой не разольешь. И понимают друг друга с полуслова, и шуточки у них какие-то свои есть.

— Дима? — ласково позвала мать.

— Аюшки, — не басом теперь, а тонким, женским почти голосом отозвался Дмитрий.

— А ведь нам на участке куст бузины посадить обязательно надо.

— Да что вы говорите, Надежда Кузьминична! — словно бы всполошившись, повернулся он в кресле. — Это для каких же, позвольте узнать, надобностей?

— А для таких, что бузина вредных насекомых отпугивает. Вещество для них ядовитое выделяет.

— Ну, если так, будет сделано! Только до осени извольте подождать, матушка.

— Изволю, изволю…

— А нельзя ли полюбопытствовать, где информация такая важнецкая получена? На скамейке у подъезда, видимое дело?

— Не угадал! — сказала мать важно. — Бери повыше — в книжке прочитала.

В таком вот духе они могли переговариваться подолгу, и им не надоедало. Да и Марина Николаевна иногда слушала их с удовольствием, а вот поучаствовать в дурашливой их беседе не могла — не получалось как-то.

— Дима! — опять позвала мать.

— Ась?

— Не «ась», а я о серьезном хочу сказать.

— Что такое? — нормальным голосом спросил Дмитрий.

— Парень-то наш, что же, так все лето за книжками учеными и просидит как каторжный? Ни побегает, ни поиграет? Вон, ровесники его, хулиганят себе на здоровье помаленьку. Вчера, гляжу, железные качели на площадке завили веревочкой. Вот это я понимаю, отдыхают мальцы. А наш, как профессор какой. И ты тоже слушай! — повернулась она к Марине Николаевне. — Про сына твоего речь!

— Да я Дмитрию говорила уже об этом, — отмахнулась Марина Николаевна.

— Что ж говорить, надо делать, меры принимать. Хоть бы в лагерь его какой забрали, если родители не в силах.

— Сделаем, не беспокойтесь, — твердо сказал Дмитрий. — И с ним договорюсь, и в спортшколе заводской. Беру это, как говорится, на себя.

— Вот уважил, зятек, вот спасибо!

— Ладно вам, Надежда Кузьминична, над нами насмешничать. Вы правы, как всегда, признаю. Меры будут приняты. Еще замечания есть?

— Есть и еще, — сказала мать строго. — Дарью надо б выпороть.

— Ох! — Дмитрий осел в кресле.

— Не «ох», а хорошо бы! Дерзка! Вчера, не в первый раз вижу, с двумя вертихвостками из шестого подъезда по двору разгуливает. Раскрашенные, как обезьяны, идут, кривляются. Давно я их приметила, плохие девки. И старше́й нашей намного. Какая дружба, что общего? Сказала ей, а она — не ваше дело! Это как?

— Нехорошо, — пробормотал Дмитрий. — Насчет порки не обещаю, а поговорить поговорю.

— Поговори, поговори, да построже. А то ты с ней мямлишь всегда, противно слушать. Вот она и распустилась.

Перед тем как лечь, Марина Николаевна долго пробыла в ванной комнате. Она уже и причесалась на ночь, и лицо ко сну тщательно, как всегда, приготовила, но все почему-то медлила, придумывая всякие мелкие, пустяковые дела. Наконец заметила это за собой, удивилась и тут же поняла, что хочет застать мужа спящим.

Когда она вошла в спальню, Дмитрий, лежащий с книжкой в руках, встретил ее блестящим, упорным взглядом. Странный озноб побежал у Марины Николаевны по коже, словно не в постель она должна была лечь, а шагнуть в холодную воду.

Потом, в темноте уже, она почувствовала на своем плече тяжелую руку мужа. Она знала, что рука сейчас оживет, проявит настойчивость и силу и, предупреждая это, прошептала: