Юрий Убогий - Что было, что будет

Провожатый, сказав, что народ сейчас соберется, вышел, и Марина Николаевна осталась у стола, не зная, как быть дальше. Ей было неловко стоять на виду у мужчин, которые, переговариваясь и улыбаясь, поглядывали на нее, и она села. Однако и сидеть без дела было нехорошо, и Марина Николаевна достала из сумки книгу и попыталась читать, время от времени осматривая комнату.

Входили сплошь мужчины. И почти все одинаково — сначала с сомнением и нерешительностью, готовые повернуть обратно, но потом, разглядев ее (Марина Николаевна совершенно очевидно заметила это), усаживались — молодые поближе, пожилые подальше. Что ж, это лестно, подумала она, улыбаясь и прикрывая ладонью лицо. Чувство стыда перед своей нарядной праздностью, которое она испытывала, идя по цеху, незаметно для нее самой исчезло. Она решила, иронизируя над собой, что, если собравшимся здесь доставляет удовольствие посмотреть на нее, то наполовину она свою задачу уже выполнила. Развлечение, как-никак…

Вообще, она предпочитала выступать перед аудиториями, где преобладали мужчины, — был такой грех. Как-то смелее она себя тогда чувствовала, увереннее. По крайней мере знала, что внимание будет обеспечено — а уж к ней ли самой или к тому, что она говорит, это другой вопрос. Да и трудно разделить такое.

Когда Марина Николаевна уже готовилась начинать, она увидела собравшихся как-то особенно ясно и резко. В десятках обращенных к ней мужских лиц, молодых и старых, оживленных и серьезных, красивых и малопривлекательных было что-то общее. Казалось, печать недавно прерванной работы лежала на них. Печать не вполне остывшего еще напряжения и усилия. Рабочие люди, подумала она. И эти слова, такие обыденные, обиходные, бессчетное число раз слышанные ею, вдруг осветились для нее новым светом. Она и сама не бездельничала, но их работа имела другой, более первичный, первозданный смысл. Они производили материальные блага, то, что можно увидеть, пощупать, взять в руки. То, что составляет самую основу жизни, без чего она немыслима. Металл, машины, хлеб… И эта первичность, первозданность их работы требовала, казалось ей, таких же первичных, простых, прямых слов.

Марине Николаевне стало не по себе; тревожно, страшно почти. Что она может сказать этим усталым рабочим людям, чтобы потом не стыдиться?

Говорить она начала подчеркнуто сдержанно и сухо, стараясь избегать книжных оборотов, стандартных выражений, литературоведческих терминов. Перечислила вышедшие в последнее время произведения, которые наиболее высоко оценила критика, коротко рассказала об их авторах и умолкла. По выражению лиц она видела, что людям скучно. Да и нечем тут было заинтересоваться — названия романов, повестей, сборников стихотворений, фамилии прозаиков и поэтов… Голо как-то все, пусто. И ей захотелось сказать что-нибудь свое, личное.

— Вы знаете, — начала она, — книги на производственную тему я не люблю. Не интересно мне их читать. Если и читала, то по профессиональной обязанности, надо же быть в курсе. И вот недавно прочла повесть одного молодого писателя о строительстве. Ничего там больше нет — строят да строят. И стройка не какая-нибудь экзотическая, не ГЭС в Сибири, не Атоммаш, а всего лишь научно-производственный комплекс в Подмосковье. Так вот, читала и оторваться не могла. Потрясающе интересно. Поверите, про любовь с таким интересом не читала. Давно уже, во всяком случае.

— Что ж там такого интересного? — спросил кто-то.

— Как вам сказать… — Марина Николаевна помолчала, раздумывая. — Жизнь живая. Люди живые. Страсти.

— А говорите — только строят…

— Производственные страсти. Получается, бывают и такие. Поверите, читаю и сама удивляюсь, сама себе не верю — господи, да мне что за дело? Строят они там этот комплекс, ну и на здоровье. Мне-то что? Но захватило, оторваться не могу. Все там есть, в этой производственной вещи. Боль, грусть… Жизнь, одним словом. Очень советую прочитать! — Она назвала автора, название повести и журнал, в котором та была опубликована.

— А про любовь? Есть что-нибудь подходящее?

Марина Николаевна сделала вид, что не заметила насмешливости вопроса, и ответила вполне серьезно, что про любовь, по ее мнению, нужно читать прежде всего у классиков, у Бунина, например.

Украдкой взглянув на часы, Марина Николаевна увидела, что время ее истекает.

— Еще есть вопросы?

— А где вы работаете? — раздался все тот же насмешливый голос.

Теперь она наконец разглядела спрашивающего. Это был парень лет двадцати пяти, рослый, красивый и кудрявый. «Любимец женщин», — решила Марина Николаевна. Она знала этот тип. Такие никогда о своей роли любимца не забывают и демонстрируют ее при всяком удобном случае.

— Я говорила уже, что работаю в областной библиотеке, — сказала она. — Милости просим к нам.

— А где вы живете? — спросил парень.

— Улица Энтузиастов, дом сто двенадцать, квартира девять, — серьезно и доброжелательно ответила Марина Николаевна. — Заходите в гости.

Раздался смех, и она рассмеялась вместе со всеми. Кудрявый парень тоже смеялся, показывая белые, яркие зубы.

Подобные заигрывания случались при обзорах нередко. Когда-то они Марину Николаевну раздражали и сердили, а потом она стала видеть в них лишь забавное и смешное. А иногда даже приятно было, что там скрывать. Ведь этот парень ровесницей ее, наверное, считает, раз ведет себя так. Что ж, это комплимент, да еще какой!

В библиотеку она возвращалась в прекрасном настроении, чувствуя себя странно свежей среди жары и духоты. Надо почаще вот так вот на люди выбираться, думала Марина Николаевна, иначе закисать начинаешь. Как ни любила она свою работу, но иногда чувствовала, что та начинает надоедать. Вечно одно и то же: книги и читатели, читатели и книги… В этом чудилось что-то вторичное, словно не настоящая это жизнь была, а отражение жизни. Вот тогда, в такую пору как раз и полезно свежего воздуха глотнуть…

Выступление перед мужской аудиторией, мужское внимание, которое она вполне и с удовольствием ощутила, особенно как-то приободрило Марину Николаевну. Она шла, высоко держа голову, четко и неторопливо печатая каждый шаг, испытывая телесную, мышечную радость от движения, от сознания зрелой своей силы и женской привлекательности. И, как бы в ответ на все это, ей вспомнился Бритвин, вспомнилось его лицо с твердыми и словно бы чего-то ждущими, требующими от нее глазами. Она улыбнулась невольно и подумала, что он, может быть, зайдет в библиотеку сегодня вечером.

Настроение ее было испорчено, едва она приступила к работе. Сидя за столом в читальном зале, она случайно подняла глаза и увидела, как молодой парень вырезал бритвенным лезвием лист из альбома репродукций, неторопливо сложил его вчетверо и сунул в карман. У Марины Николаевны даже дыхание перехватило. Она готова была вскочить, закричать, броситься на парня едва ли не с кулаками, но в последний момент удержалась. Нужно было поступить обдуманно, тем более, что она здесь лицо официальное и горячку пороть не имеет права. Да и время позволяло — парень, похоже, уходить не собирался, медленно листал альбом.