Пол Бейти - Черный кандидат

Много воды утекло с тех пор, как Спенсер ночью ходил по Восточному Гарлему. В прошлый раз они с ребе Циммерманом проводили на 117-й стрит шиву с Беа Вульф, муж которой покоился на кухонном столе (его забрал рак легких). Семь дней Спенсер мотался через уличный хаос между квартирой и рынком, чтобы добыть еды для кошки и свечи, и читал про себя кадиш.

Он повертел головой в поисках призрака мистера Вульфа или других напоминаний о прежнем еврейском присутствии. Перед пекарней сидел по-турецки бродяга в выцветшем свитере и грязных полиэстеровых штанах. Запах свежевыпеченного хлеба смешался с вонью подсохшей мочи. Бомж, казалось, поблескивал, словно едкий воздух покрыл его бронзой, а теплый ночной ветер отполировал металл. Поймав взгляд Спенсера, бродяга приложил к губам большой и указательный пальцы.

– Палочкой не порадуешь?

Спенсер не был уверен, что понимает, что такое «палочка», поэтому, обходя бездомного стороной, лишь покачал головой со снисходительной улыбкой, надеясь, что она успокоит их обоих. Уинстон дал бродяге сигарету.

– Ты не знаешь, в районе еще живут евреи? – спросил Спенсер.

Борзый пожал плечами и сказал, что время от времени видит белых стариков, которые семенят на рынок, или владельцев магазинов, приезжающих на своих «кадиллаках» за выручкой. Может, они и евреи, кто знает.

По улице пронесся боевой клич. На тротуаре перед ними выросла группа недобро выглядящих молодых парней. Они подпрыгивали, как свежесмазанные поршни двигателя, переполненные дурной энергией, которая бурлит на нью-йоркских улицах после одиннадцати вечера. Толпа, как одно целое, пошла на Спенсера и Уинстона. Спенсер приготовился к насилию. Хорошо, что с ними не было Фарика. Тот почувствовал бы его страх, услышал бы, как внутренности Спенсера свиваются в корабельный канат, заметил бы, как он избегает смотреть на парней, словно на прокаженных, а он джентльмен, слишком воспитанный, чтобы таращиться.

Борзый кивнул на окно на втором этаже здания. Там в уголке виднелась маленькая табличка:

RAYMOND TENNENBAUM – ABOGADO Y SEGUROS [34] Реймонд Тенненбаум – адвокат и страховой агент ( исп .). .

– Ты спрашивал про евреев – Тенненбаум же вроде еврей?

Спенсер согласился, все сильнее вжимая голову в плечи: громилы подошли практически вплотную. Он так и слышал издевательскую интонацию Фарика, комментирующего, как Тенненбаум делает деньги с обоих концов: страхует имущество граждан от ущерба, причиняемого такими вот цветными ребятами, а потом защищает интересы тех же парней, когда они совершили преступление.

– Ребе, вытащи руки из карманов, – шепнул Борзый. – И подними свою чертову голову.

Спенсер повиновался. Шумные юнцы остановились в двух шагах от них – так близко, что он чувствовал холодок от их ледяных взглядов. Уинстон двинулся навстречу, протянул руку и, не сбавляя шага, пожал руку главному гоблину.

Так происходило почти с каждой группой молодежи, которую они встречали: крепкое, но быстрое «фирменное» рукопожатие, мимолетный контакт, который, казалось, не только не заставлял участников остановиться, но, наоборот, ускорял их движение по тротуару.

– Как дела, чувак?

– Идут.

– Ну, будь.

Некоторые рукопожатия заканчивались щелчками пальцев, другие – легким ударом костяшек кулака.

– Мир, бог.

Однажды рукопожатие перешло в сильные, медвежьи объятия. Мужчина, которого Уинстон давно не видел, беспомощно стоял, не в силах пошевелить руками.

– Чувак!

– Мой ниггер! Как поживаешь?

Спенсер спросил чуть позже, почему в этот раз были объятия, а не стандартное приветствие.

– Ребе, этот ниггер может много чего рассказать, но дело в том, что он так глубоко завяз, что не может ничего рассказать.

Спенсер провел с Уинстоном на улицах его родного района не так много времени, чтобы определить, занимается в данный момент Младший брат избирательной кампанией или просто прогуливается. Он знал столько людей! И даже те, кто был слишком занят, чтобы поздороваться, смотрели на него как на знакомого.

– Уинстон, сейчас поздновато об этом говорить, но если бы ты отнесся к выборам серьезно, то, вероятно, выиграл бы их.

Борзый посмотрел на Спенсера как на ненормального. Плюнул на тротуар, поднес ко рту свернутые в трубку вопросы и крикнул в этот импровизированный мегафон двум сестрам, сидевшим на пожарной лестнице на уровне третьего этажа:

– Где ваш братец?

– В «Вагнере»! – крикнула в ответ одна из них.

Борзый обменивался приветствиями и рукопожатиями со многими местными жителями. Как и с простыми числами, чем дальше они шли, тем больше становилась дистанция между людьми, которые удостаивались эмоциональных объятий Уинстона. Между 109-й и 112-й Уинстон схватил в охапку земляков и землячек под номерами 2, 3, 7, 11 и 13, словно потерявшихся и найденных детишек в парке развлечений; номера 23, 29 и 37, стоявшие в очереди перед танцевальным клубом «Ла Бамба» на 115-й стрит, были им раздавлены, как соболезнующие родственники на похоронах. В кафе на 117-й номер 41 и его сестра, номер 43, угодили в объятия Уинстона, как игроки в американский футбол, отмечающие тачдаун на матче Суперкубка. Теперь, на углу 119-й стрит и Второй авеню, Уинстон дотронулся до плеча номера 73.

Рейчел Динкинс была его первой любовью. Его первым поцелуем. Его первым медленным танцем. Его вторым перепихом. Его первым регулярным покупателем наркоты. В старших классах, когда Уинстон и Рейчел были вместе, у нее была завидная фигура, которую Уинстон любил описывать, как «роскошное, темное, упругозадое евангелическое тело». Пристрастие к героину иссушило ее мышцы, как тропическая язва. Теперь она была тоща, как скелет, беременный живот, казалось, составлял половину ее веса.

– Уинстон! – воскликнула Рейчел, разводя костлявые руки для объятий.

Уинстон прижал ее голову к своей груди, уткнувшись подбородком в ее покрытую перхотью макушку. Знакомый запах духов, которыми она пользовалась с седьмого класса, вызвал у него непроизвольный стон. Этот сладкий запах напомнил ему о временах, когда они прогуливали школу и собирались у дома Кевина Колона, попивая вино и слушая романтические баллады Эктора Лаво, в которых он не понимал ни слова.

– Ты же говоришь по-испански, о чем он поет, Рейчел?

Та отрывалась от постановки засосов на его шее и прислушивалась к магнитофону. После нескольких аккордов она ласкала ухо Уинстона своим языком и переводом:

– Он говорит: «На хуй математику, на хуй английский и на хуй меня, прямо сейчас».

– Рейчел! – позвал ее бойфренд, обычный, цельнотелый парень. Он нетерпеливо похлопал в ладоши, как армейский сержант, подбадривающий новобранца на полосе препятствий. – Пошли!

Когда она повернулась, чтобы уйти, Уинстон обхватил ее за талию, отбросил локон с покрытого язвами лица и с чувством поцеловал в щеку.