Пол Бейти - Черный кандидат

– «Хип-хоп сообщество»? Это что за херня?

– Молодые городские афроамериканцы – лучше, если бритые наголо.

– «Хип-хоп сообщество». А где тогда оперное сообщество? Сообщество металлистов? Как можно сортировать людей по музыке, которую они слушают? И, если честно, мне не так чтобы очень нравится рэп. «Внутренний город». Кто придумал так называть нищие гетто? Не хочу даже начинать этот разговор.

– Поздно спохватился, – вздохнул Спенсер.

– Почему мы никогда не слышим про «внешний город»? Скажи мне, если я не прав, но разве в нормальном городе не должен быть только один «внутренний город»? В Нью-Йорке их до хрена тысяч, и все в разных местах. Где тогда «внешний город»? Там, где нет ниггеров вроде меня? «Внутренний город». «Хип-хоп сообщество». Ебать как достали, честное слово. «В этих трудностях и испытаниях мы вместе», – сказал Уинстон, подражая Брюсу. – Так почему, когда у меня трудности, я никогда не вижу вокруг ублюдков вроде Брюса? Лучше правда не начинать, а то я завожусь…

– Ты уже второй раз это говоришь. Признайся, ты уже начал. Теперь посмотрим, как ты работаешь над завершением.

– Я понимаю, просто правда, достало.

– Уинстон, важнее другой вопрос: зачем ты сам ходишь на эти встречи?

– Все, больше не буду никуда ходить.

– Но ты мог это сказать после второго или третьего похода. Почему не сказал?

– Не знаю. Из-за еды. Плюх и все остальные только и говорят про этот идиотский банк… – Уинстон осекся и сменил тему: – Иоланда пилит меня, все спрашивает, что из тех пятнадцати кусков у меня еще осталось. Мисс Номура витает в небесах, думает, я и вправду выиграю выборы.

Уинстон вынул из-за пояса пистолет.

– Иногда просто легче быть с тобой и теми придурками. Вы меня не знаете. Мне на вас плевать. Потому ничего из того, что кто-нибудь говорит или не говорит, меня не задевает, понимаешь? Мне нужно только слушать и притворяться.

Спенсер обиделся. Уинстону действительно на него наплевать? Он не решился задать себе встречный вопрос: а ему не плевать на Уинстона?

– Хотя кое-что я все-таки узнал. Бельгийское пиво. Какое-то дерьмо насчет альтернативной политики. И знаешь, что самое странное? В каком-то смысле эти кретины из третьих партий – единственные, кто воспринимает меня всерьез.

Уинстон открыл бардачок, положил в него оружие, закрыл дверцу. Промучившись два куплета «El Condor Pasa (If I Could)», вынул пистолет обратно и заткнул за пояс. Увидел скорбную мину на лице Спенсера, стал ждать, что тот скажет. Спенсер повернул машину направо и поехал на восток через Центральный парк, тихонько подпевая под «The Only Living Boy in New York».

– Ребе, ты ничего не говоришь про мой пистолет.

– Если я попрошу избавиться от него, ты послушаешься?

– Вряд ли. Но ты мог бы проявить озабоченность.

– Уинстон, ты вообще прислушиваешься к моим советам?

– Я наконец посмотрел «Список Шиндлера».

– Неплохо для начала. И?

– Ужас.

– Да, весь этот Холокост… – кивнул Спенсер, сворачивая на Мэдисон-авеню.

Борзый продолжил свою рецензию:

– Нет, я имею в виду, сам фильм ужасен. Меня коробило, что не нашлось ни одного еврея выше Шиндлера. Во всей Германии евреи дорастали Шиндлеру максимум до пупка? Здрасте-пожалуйста! Как после этого доверять остальному? Манипулятивное голливудское дерьмо.

– В Польше, – сказал Спенсер, не в силах скрыть раздражение.

– Что в Польше? Фильм не польский.

– Люди в фильме были польскими евреями.

– Ладно, в Польше, большая разница.

Спенсер поискал глазами табличку с адресом. 81-я стрит; еще двадцать три квартала – и это бессердечное чудовище покинет его автомобиль.

Уинстон не унимался:

– А сцена, в которой нацист расстреливает людей с балкона? Не злись, ребе, я знаю, как мне полагается отреагировать – «О-о-ох, какой отвратительный ублюдок!», – но я этого не понимаю.

Машину внезапно подрезал таксист, Спенсер ударил по тормозам, едва избежав столкновения.

– Тупой мудак! – крикнул он в окно, навалившись на клаксон. От выброса эмоций ему немного полегчало, и он перестал так сжимать руль. – Когда собака начинает лаять, она легко находит себе товарищей для лая, – сказал Спенсер задумчивым, потусторонним голосом, слегка напугав Уинстона.

– Это ты к чему?

– Просто фраза из мидраша. Пришло в голову… показалось, что к месту.

– Ты считаешь, что я рассуждаю предвзято. – Уинстон упер подбородок в руку и продолжил, разговаривая со своим отражением в боковом зеркале: – То, что мне не понравился «Список Шиндлера», не значит, что мне не нравятся все евреи.

После чего потер рукоятку пистолета и пробормотал:

– Не знаю, может, и значит.

– Ты злишься на меня, Уинстон?

– Я злюсь на людей, которые пытаются указывать мне, как думать.

– Почему?

– Потому что теперь я думаю.

– И?

– И ничего. В том-то, блядь, и проблема. Ничего.

– Мне кажется, что сцена на балконе была призвана показать беспомощность евреев. Каким сюрреальным был Холокост. Андре Бретон как-то сказал, что чистейшим актом сюрреализма была бы стрельба по толпе.

– Нет, все наоборот. Самое сюрреалистичное, что может быть, – это находиться в толпе, когда в нее стреляют. Это дикое ощущение. – Уинстон выпрямился и положил голову на подголовник. – Видимо, я в своей жизни видел слишком много пакостей. Ты говоришь, что кино должно было показать, какими невозможными были лагеря смерти, но мне не нужно это доказывать. Я видел, как людей поджигали живьем. Я видел, как ублюдки приставляли пушку к голове матери и мочились на ее детей, потому что ее муж не заплатил вовремя за крэк. Люди – звери? А то я не знаю.

Последние плаксивые ноты «Parsley, Sage, Rosemary and Thyme» сдались на милость городского шума.

– Поверни здесь направо, – приказал Уинстон.

Спенсер выехал на Восточную 102-ю стрит. К его удивлению, в квартале было тихо. С обеих сторон возвышались ряды отремонтированных жилых домов и изящных церквей. В конце улицы темнела эстакада метро, линия которого после 96-й стрит идет над землей параллельно Парк-авеню. Ветви разросшихся дубов заслоняли фонари, разбивая их свет на отдельные лучики. На перекрестке справа, почти полностью скрытое дубом, стояло разваливающееся коричневое здание, которое нависало над остальным кварталом, как дом с привидениями.

– Останови на углу.

Уинстон вышел из машины и скрылся в здании.

Спенсер не мог решить, какую кассету ставить дальше: «Лучшие хиты» группы «Bread» или Гарри Чепина. Мимо медленно протащился поезд метро. Своим грохотом он заглушил городской шум, и на несколько секунд окрестности погрузились в иллюзию деревенского покоя.

Уинстон, наконец, вернулся обратно, с покрасневшими глазами и довольной улыбкой. В руках он нес обувную коробку, полную марихуаны и взрывчатки.