Фэй Уэлдон - Расщепление. Беда

— Стив говорит, что может, — сказала Гильда. — Он говорит, не исключено, что там про него.

— Совсем даже не про него, — возразила Анетта. — Если уж про кого-то реального, то про моих родителей, да и то нет. Глупости. Спайсер ведь сам отдал рукопись Эрни Громбеку. Это ему хотелось, чтобы обязательно вышла книжка. Я собиралась засунуть в стол и забыть. Ты знаешь Эрни Громбека, издателя?

— Все знают Эрни Громбека, издателя, — ответила Гильда. — Я могу назвать не меньше дюжины человек, которых он заразил герпесом.

— Это к делу не относится, — сказала Анетта. — И не сомневаюсь, что это вранье.

— Может, Спайсер рассчитывал, что Эрни Громбек отвергнет твою рукопись и отвадит тебя на всю жизнь от писания романов?

— Во всяком случае, Эрни мою рукопись не отверг. И почему бы Спайсеру отваживать меня от писания романов? Глядишь, еще принесет какие-то деньги.

— Потому что Спайсер — такой мужчина, которому нужно, чтобы женщина отдавала ему все внимание, независимо от денег.

— Мне иногда кажется, что ты не особенно симпатизируешь Спайсеру, — сказала Анетта.

— Ты спросила мое мнение, и я тебе ответила. Если оно тебе не нужно, зачем было спрашивать?

— Не сердись, пожалуйста, Гильда, — попросила Анетта. — Уж это-то мне нужно меньше всего. Скорее я должна сердиться, а не ты. Ты разболтала Стиву про нашу со Спайсером жизнь и продолжаешь с ним это обсуждать, как я вижу.

— Нам со Стивом больно сознавать, что у вас проблемы в интимной жизни, — сказала Гильда. — Естественно, мы это обсуждаем. Мы не можем допустить, чтобы с вами что-нибудь произошло. Спайсер и Анетта — хорошо звучит. Имена подходят одно к другому. И тут столько народу с вами связано, надеюсь, ты отдаешь себе в этом отчет.

— У нас со Спайсером нет проблем в интимной жизни, Гильда, — сказала Анетта. — Мы вполне счастливы в браке. Мне просто не нравится, когда он в дурном настроении, а я не знаю почему. Если бы я узнала почему, я бы могла принять меры. Только и всего.

— Ну, хорошо, хорошо, будь по-твоему. Желаю тебе приятно провести вечер в театре!

— Д ухи! — заметил Спайсер в фойе «Колизеума». — Я бы предпочел естественный запах.

Он прихватил зубами кожу у нее на плече.

— Ты меня укусил! — сказала Анетта.

— Я выказываю супружескую нежность, — возразил Спайсер. — Я думал, тебе будет приятно.

— Но не прямо на людях, — сказала Анетта. — И так неожиданно. И вообще, Спайсер, я душусь не для твоего удовольствия, а для своего собственного.

— Неожиданность — главное в жизни. Привет, Полина! Привет, Кристофер! Полина, ты выглядишь сногсшибательно! Как поживает архитектура?

— Прозябает, — отозвались Полина и Кристофер. — А как виноторговля, Спайсер?

— В порядке, — ответил Спайсер.

— Как протекает твоя беременность, Анетта? — спросила Полина.

— Нормально, — ответила Анетта. — Никакой тошноты и уйма энергии.

— Это оттого, что ребенок желанный. Когда-нибудь у нас тоже будут время и деньги, чтобы завести ребенка. Но не сейчас. Сейчас перспективы не слишком обнадеживающие. Все наши знакомые либо остались без работы, либо обанкротились. Но Моцарт нас утешит. Цивилизации рушатся, а искусство остается существовать вечно.

— Господи! Вон Эрни Громбек и Марион, — сказала Анетта. — Они-то что делают в опере?

— Приобщаются к культуре, — съязвил Спайсер. — Она им обоим нужна как воздух. Знаете, кого они мне напоминают? Боба Хоскинса, мультипликатора, и его из любленную героиню из «Кто убил Кролика Роджера?». Он такой приземистый, широкоплечий и вульгарный, а она — женщина его мечты. Нереалистично.

— Не только его мечты, — возразил Кристофер. — Но вы оба несправедливы к Эрни Громбеку. Может быть, он и из народа, но парень он неплохой и, говорят, обладает чутьем на хорошие книги. Другие терпят крах, а он процветает.

— И кроме того, это мы их пригласили, — добавила Полина.

— A-а, Эрни, привет! — воскликнул Спайсер. — Привет, Марион. Рад видеть вас!

— Эрни, — поздоровалась Анетта. — И Марион. Какой сюрприз! Я и не знала, что вы бываете в опере. Когда мы последний раз виделись, Эрни, ты был марксистом.

— Маркс нас всех подвел, — сказал Эрни. — Теперь остался только Потусторонний Мир. Марион склоняется к нему, а я — вслед за ней. Денежное дело. Полина предупредила тебя, Анетта, что мы тоже будем в театре? Я просил ее вам сказать.

— Я и сказала Спайсеру, — оправдалась Полина. — И положилась на него, что он передаст Анетте; он всегда такой обязательный. А больше я ничего не могла сделать, Крис купил ложу в самую последнюю минуту, а я изволь набивать ее гостями с бухты-барахты. Не могла же я лично всех обо всем уведомлять. Я перепоручила. Я ведь тоже работаю, знаете ли. Почему вы все меня вините?

— Ладно, ладно, успокойся, — сказали все. — Моцарт нас утешит.

— Г ильда!

— Господи, Анетта! Я думала, ты в театре. Что-то случилось?

— Я и есть в театре, — ответила Анетта. — Просто сейчас большой антракт. Гильда, по-моему, я оставила включенный утюг в спальне, а детей обоих нет дома. Не могла бы ты сбегать взглянуть, а? Ключ под вазоном с розами.

— Ты невозможный человек, — сказала Гильда.

— Почему мне вдруг все это говорят? Или я просто раньше не обращала внимания?

— Я про ключ под вазоном, — пояснила Гильда. — Только и всего. Включенный утюг оставляют все. Схожу сейчас, конечно. Во что ты одета?

— Я в желтом шелковом платье — знаешь его? — с золотым кушаком, который более или менее маскирует живот, а в ушах серебряные серьги. Вид вполне ничего. Я бы даже сказала, что вид отличный. Полина приехала прямо с работы в своем сером костюмчике, и мне показалось, что я слишком расфуфырилась, но тут появились Громбеки, Марион в красных галифе, белой кружевной блузе, черной жокейской шапочке и при серьгах из фальшивых бриллиантов, и я почувствовала себя замарашкой. Так что, по-видимому, я одета как раз в пору.

— Как Спайсер себя ведет, хорошо? — спросила Гильда.

— Сама не знаю. Просто не знаю, и все. Он не одобрил, что я надушилась, а я сдуру сказала ему, что душусь для себя, а не для него. Это даже и неправда, я просто от неожиданности брякнула. Но он, по-моему, обиделся: он сел как можно дальше от меня, обычно-то мы, знаешь, сидим рядом, если есть возможность. Даже за руки держимся. А потом еще Эрни Громбек разозлил его своими разговорами про книги — что в твердых обложках плохо расходятся, что в бумажных получается выгоднее, ну и так далее, — а в конце и вовсе перевел разговор на мой роман, куда уж хуже.

— Как ты его назвала в результате? — спросила Гильда. — «Поверженная Люцифетта»?

— «Люцифетта поверженная», черт бы ее драл. Обо жди минуту, я еще монету опущу… Они думают, что я в дамской комнате. В театре на посещение дамской комнаты уходят часы, потому что дамы наряжаются во все самое лучшее. Эрни сказал, что хочет поторопиться с публикацией, чтобы книга вышла поближе к рождению маленькой.