Катрин Чиджи - Несбывшийся ребенок

— Зигги, у нас больше нет места, — убеждала она дочь.

Однако место было. По ночам, когда все спали в редких перерывах между воздушными налетами, Бригитта подходила к стене за диваном в гостиной. В лицо ей смотрел портрет фюрера, паркет холодил босые ступни. Она проводила рукой по стене — нет, это не сон, та отодвигалась. Буквально на пару сантиметров, но отодвигалась, будто отступая от ее легкого прикосновения. Бригитта слышала шум, ставший уже привычным, словно кто-то двигает давно забытые тяжелые вещи на чердаке. Неужели стена двигается от ее прикосновения? Фамильный буфет Хайлманнов, радиоприемник и кресла отбрасывали на нее свою тень. Комната теперь стала гораздо больше, это очевидно. Бригитта стояла не дыша. Что делать? Разбудить Готлиба? Доложить утром герру Шнеку, коменданту?.. Тут она услышала, как за стеной, у Левенталей, тоже кто-то проводит рукой по стене, чтобы убедиться в ее надежности и устойчивости. Там же, где только что прошла ее рука, только с другой стороны. Бригитта представила безмолвного двойника — дыру, оставшуюся от вырезанного силуэта. Заговорить? Спросить, кто там, за стеной? Назвать себя?

Портрет фюрера немного накренился, она быстро поправила его. И приникла ухом к стене, но там царила тишина.

Следующим вечером она спросила Готлиба, не кажется ли ему, что гостиная изменилась.

— Нет, все по-прежнему, — ответил он, оглядевшись.

— Ты не замечаешь ничего странного?

— Странного?

— Неужели ты не видишь? Она стала больше. Гораздо больше!

— Бригитта, наша гостиная всегда была такой. У тебя шалят нервы из-за бессонных ночей. Как она может вырасти?

Действительно, как? Это невозможно. Так она и сказала Зиглинде, так она и сказала фрау Левенталь, так ей сейчас и сказал Готлиб. Так она и будет говорить всем впредь. Да, она понимала, что если их квартира растет, то чья-то уменьшается. Да, она понимала, что покупает самовар, который раньше принадлежал кому-то другому. Такова жизнь. Она же не сама двигает стену, и она не стала бы покупать самовар, если бы его не выставили на продажу. И кто-нибудь еще наверняка сообщит о двигающихся стенах, ведь не только же в их квартире такое происходит. Вероятно, это как-то связано с движением почвы, с уровнем подземных вод, а может, здесь раньше было болото. Конечно, кто-нибудь сообщит. Увеличение жилплощади — это замечательно, это удобно и повышает статус, однако нарушается устойчивость здания. Так что кто-нибудь наверняка поднимет вопрос и известит соответствующие инстанции, а пока остается ждать. Она сделала, что могла.

В следующий раз, когда герр Шнек пришел к ним на площадку, чтобы проверить наличие ведер с водой и песком, Бригитта решилась спросить его о соседской квартире — оттуда уже давно не доносилось ни звука.

— Извините, — сказала она, — эта дверь… Куда она ведет?

Комендант проследил за ее пальцем.

— Эта? За ней просто чулан, фрау Хайлманн. Для веников, швабр и прочего хозяйственного инвентаря. Она никуда не ведет.

Фрау Миллер: Так хочется помыться, а мыло выдадут только на следующей неделе. У меня очень густые волосы, вот посмотрите, прямо как у покойной матушки. Многие завидуют.

Фрау Мюллер: Знаете, фрау Миллер, я слышала, что женщины следят за собой только ради того, чтобы досадить другим представительницам своего пола.

Фрау Миллер: Не понимаю, о чем вы.

Фрау Мюллер: Я просто говорю, что слышала. Кстати, мне мыла хватит до конца месяца, а может, еще и останется. Я экономлю. Другие в начале месяца ни в чем себе не отказывают, моют голову сколько хотят, а в последние недели ходят грязными. Я расходую бережно, а еще массирую лицо каштанами и моюсь отваром из сосновых иголок.

Фрау Миллер: Я тоже. И листья плюща завариваю для стирки. Но у меня такие густые волосы, что мыла на весь месяц не хватает. К тому же мне еще приходится мыть шерсть Габи. Это нечестно.

Фрау Мюллер: Мы все вынуждены довольствоваться тем, что есть, фрау Миллер.

Фрау Миллер: Конечно. Ладно количество, а качество? Всюду одни заменители и суррогаты. Одежда из древесной стружки. Вставные зубы из жести.

Фрау Мюллер: Вы слышали про неудавшееся самоубийство. Мужчина хотел повеситься, но суррогатная веревка лопнула.

Фрау Миллер: Я думала, вы не пересказываете шутки.

Фрау Мюллер: Разве я сказала, что это шутка? А вы слышали, что толкуют про мыло?

Фрау Миллер: Я не слушаю сплетни.

Фрау Мюллер: Может, вам стоит спрятать волосы под платок? Глядишь, так и продержитесь оставшуюся неделю.

Фрау Миллер: Как русские бабы?

Фрау Мюллер: Почему же? Вы наверняка сумеете как-нибудь модно повязать, чтобы вас не принимали за русскую.

Фрау Миллер: Как уборщица?

Фрау Мюллер: Ну, фрау Миллер, если вы и дальше будете транжирить мыло…

Фрау Миллер: Я же сказала, у меня исключительно пышные и густые волосы, и обычного мыльного пайка мне не хватает. Наверняка есть те, у кого мыло остается, — те, у кого жиденькие, невзрачные волосы. Мыло надо распределять в соответствии с густотой волос. Такая скользящая норма.

Фрау Мюллер: Скорее скользкая дорожка.

Фрау Миллер: Что за угрожающий тон?

Фрау Мюллер: Вы утверждаете, что у нас неэффективная система распределения мыла. Что организация, отвечающая за это, не справляется со своими обязанностями.

Фрау Миллер: Нет, я такого не говорила.

Фрау Мюллер: А прозвучало именно так.

Фрау Миллер: Не знаю, я такого не говорила.

Фрау Мюллер: А я услышала именно это. Надо быть аккуратнее в высказываниях, фрау Миллер.

Фрау Миллер: Конечно.

Фрау Мюллер: И с мылом надо аккуратнее.

Фрау Миллер: Да. Полностью с вами согласна.

Зиглинда почувствовала, что с нее стаскивают одеяло, и проснулась. Над кроватью склонилась мама.

— Надо торопиться! Вставай!

С маминой шеи свисала лисья горжетка. Легкий мех щекотал лицо, сухая лапка царапнула горло.

— Мне снился сон, — проговорила девочка.

— Скорее! Выбирайся, — торопила мама, будто сон был комнатой, охваченной пламенем.

Нужно слушаться маму — у нее расшатаны нервы. Зиглинда села. Как она проспала сирену? Та заполняла все пространство комнаты, заглушала мамины слова. Зиглинда очень устала. Почти всех детей давно отослали из города в соответствии с приказом гауляйтера. На вокзале они смеялись и махали разноцветными бумажными флажками. Их сажали в поезда целыми классами и везли на далекие фермы, где они будут доить коров, кормить цыплят и скакать верхом. Их везли в палаточные лагеря, где не было родителей с расшатанными нервами, а бодрые вожатые учили прыгать через костер, строить «живые» мосты и опознавать ядовитые растения. Там было полно еды, и им не приходилось пережевывать каждый кусок по тридцать раз, чтобы паек не заканчивался слишком быстро, или прижимать руки к животу, чтобы заглушить голод. Уехали почти все одноклассники Зиглинды из старой школы, уехали сыновья Шутманнов и младшие дети Глекнеров, уехали многие девочки из ее группы гитлерюгенда. Дети соседей по лестничной площадке уехали несколько лет назад, еще до того, как начались бомбардировки. Как же их звали? И кузен Эдды Кнопф, у которого было что-то не в порядке с головой. Его тоже эвакуировали, но он умер от сердечной недостаточности, и прах прислали домой в жестяной коробке.