Катрин Чиджи - Несбывшийся ребенок

— Противогаз! — командовала мама. — Ботинки.

Каждую ночь повторялось одно и то же — лишних слов не требовалось.

Ну и пусть где-то там другие дети катаются верхом, сидят у костра и едят досыта, Зиглинда не хотела уезжать. Кто будет за ней следить? А вдруг она порежет ногу или захлебнется? Ехать к родителям матери в Целле она тоже не хотела. Она никогда их не видела. Папа сказал, что они как чужие.

Зиглинда выбежала за мамой на лестничную площадку. Папа застегивал Курту пальто, а тот приговаривал: «Надо лошадь подковать. Сколько гвоздиков нам взять?» Мама схватила мальчиков за руки и поспешила вниз, лисьи лапки подскакивали у нее на груди.

В подвале герр Шнек выговаривал семье Хоеров за то, что они разрешили своей собаке попить из ведра с водой на третьем этаже.

— А если начнется пожар, вылетят стекла и огонь выжжет весь дом? Что, Фритци спасет вас?

— Прошу вас, герр Шнек. Здесь дети, — проговорил папа.

— Пусть тоже слушают, — не унимался Шнек.

Он отправил герра Хоера на крышу тушить зажигалки и не преминул заметить, что те вспыхивают как спички, огонь мгновенно расползается на другие дома, и, не успеешь оглянуться, пылает уже вся улица. Потом он записал в своей тетрадочке отсутствующих — тех, кому надоело жить, кто прячется от бомбежки под одеялом. Посмотрим на них, когда от ударной волны начнут вылетать стекла и рушиться стены. Это противозаконно, напомнил он всем присутствующим. Истые германцы такого себе не позволяют. И к тому же — он поднял вверх карандаш — рассчитывать на компенсацию могут только те, кого смерть застигла в подвале. А у недальновидных англичан подвалов нет, и им приходится во время авианалетов запираться в клетках у себя в гостиных. Шнек своими глазами видел картинки в берлинской иллюстрированной газете: довольные до поры до времени враги сидят за решеткой, как мартышки в зоопарке, а днем используют свои укрытия, как столы для настольного тенниса. Посмотрим, как они запоют, когда Германия применит секретное оружие!

Зиглинда спросила:

— Папа, нас эвакуируют?

— Нет, конечно, ни в коем случае. Какая эвакуация? Детей отправляют на отдых, на каникулы. Но вас мы никуда не собираемся отправлять. Война почти выиграна.

Последнее, кстати, было правдой.

Зиглинда почувствовала, как на голове поднимаются волосы, — неподалеку упала бомба.

Когда удары прекратились и все вернулись в свои квартиры, она уложила братьев спать. Теперь это было ее обязанностью — у мамы шалили нервы. На улице пошел дождь. Тяжелые капли падали на песочный за́мок, построенный Юргеном, размывали неприступные стены, обнажая крошечную замурованную фигурку. В прихожей старинные напольные часы вызванивали «Нет, нет, нет», и казалось, будто звук идет откуда-то из глубины. Гири словно сжимали время, медленно давя на него своей свинцовой тяжестью.

У мамы расшатаны нервы, поэтому утром Зиглинда встает раньше всех и готовит завтрак, помогает Юргену найти учебники, а Курту одеться и почистить зубы. Сортирует белье для стирки, проверяет карманы и выворачивает носки. Химчистки теперь обслуживают только солдат, так что Зиглинда сама чистит и гладит два оставшихся папиных костюма. Она делает это очень аккуратно и даже смачивает стрелки слабым мыльным раствором. Когда она вытряхивает брюки, из них вылетает какая-то крошечная бумажка, очень тонкая и легкая, словно перышко. Зиглинда поднимает ее и видит, что там напечатано одно слово — «жалость». На обратной стороне пусто. Девочка осторожно сжимает ее в ладонях, чтобы не порвать, не помять и не потерять, и перекладывает в пустую жестяную коробку с портретом Фридриха Великого на крышке.

В следующие недели она находит еще слова за отворотами папиных брюк и аккуратно складывает их в коробку. «Обещание», «эвакуация», «истребить», «Версаль», «Бог». Неужели это и есть те самые опасные вещи, которые папа изымает? Фридрих Великий гарцует на вздыбленной лошади, бока которой уже начали покрываться ржавчиной. Бумажки совсем ничего не весят, так что когда мама встряхивает коробку при своей ежедневной переписи, то ей кажется, будто она пуста.

Мама против того, чтобы Зиглинда ходила на собрания гитлерюгенда.

— Мне нужна твоя помощь дома, — говорит она. На самом деле она просто боится.

— Так положено, это закон, — отвечает Зиглинда. — Когда Юргену исполнится десять, он тоже будет ходить. И Курт.

(Интересно, что это за закон, который предписывает разучивать с детьми песни? Водить их в лес? Измерять длину прыжка и скорость бега?)

Мама начинает плакать. Приходит Курт, забирается ей на колени, предлагает недогрызенный сухарик и сопит в шею.

— Можно же пропустить неделю-другую. Просто не ходить — и все, — упрашивает мама. На самом деле она просто боится.

— Не говори так. Вдруг услышат, — увещевает ее Зиглинда, застегивает пиджак, целует на прощанье и идет на трамвайную остановку.

Она знает все бомбоубежища — с ней ничего не случится. Здания разрушены, в асфальте зияют дыры, пахнет газом. Девушка из гитлерюгенда, почти ее ровесница, приподнимает край полосатой простыни, из-под которой торчат ботинки, и прикрепляет к мертвой руке бирку. Юноши из гитлерюгенда разбирают руины и вытаскивают людей, которые напоминают живые статуи из-за плотно облепившей их известковой пыли. На углу девушка в униформе собирает деньги на топливо для бедных, на трамвайной остановке другая девушка пробивает билеты. Да, мы — молодая мощь. Победа за нами!

На собрании девочки рвут газеты, а Юлия, их вожак, мешает в миске клейстер. На всех фартуки, чтобы не испачкать униформу. Фартуки девочки сшили сами, они же будущие матери, а матери должны уметь все. Они опрятные и аккуратные девочки, из которых получатся хорошие матери. Славные девочки с чистыми волосами и правильными мыслями. Они сидят и рвут заметки о вероломных террористических атаках, стратегических отступлениях и потерях. Рвут объявления: «Я солдат. Мне 22 года. Имею светлые волосы и крепкое здоровье. Прежде чем отдать жизнь за фюрера, я бы хотел встретить достойную германскую женщину, чтобы оставить ребенка для Германского Рейха».

— Здесь портрет фюрера, — говорит Эдда Кнопф. — Его ведь нельзя рвать, верно?

— Верно, отложи, — кивает Юлия.

Зиглинда и другие девочки начинают искать у себя портреты фюрера, но в любимчиках сегодня, конечно, Эдда. Ну и пусть, главное — работа в группе, а кто там что сказал — не так уж важно. Группа — все, ты — ничто. Ничто, и при этом можешь отличиться, как Герберт Норкус, получивший шесть ножевых ударов и умерший за общую свободу.

Юлия показывает, как сформировать шарик из газеты и обмотать его полосками, пропитанными клейстером. Надо аккуратно разглаживать бумагу и наносить слой за слоем, пока буквы и картинки не сольются в однородную влажную темную массу — к облегчению Ютты Шеннбрюнн, которая разорвала портрет фюрера еще до того, как Эдда Кнопф вылезла со своим замечанием. Постепенно бесформенная бумажная масса становится похожа на голову, тут и ведьма, и начальник стражи, и разбойник, и крокодил, и бабушка, и дьявол и, конечно же, Касперль с огромным кривым носом и вытянутым подбородком. Он может творить на сцене что угодно, подшучивать над остальными и грубить всем подряд, но сердце у него доброе. Естественно, все хотели сыграть его, однако Юлия отдала эту роль Маргарете Браун из-за ее звонкого смешного голоса.