Катрин Чиджи - Несбывшийся ребенок

Через неделю им принесли конверт: папа пропал без вести.

— Что это значит? — спросил Эрих.

— Никто не знает, где он. Его потеряли, — ответила мама.

Как варежку? Как любимую книгу? Эрих однажды потерял зачитанный том про Виннету и нашел его, когда Лина отодвинула стеллаж, чтобы протереть пыль. Папа что, тоже провалился куда-то?

— Надо сказать пчелам, — проговорила мама и повела Эриха через увядающий сад.

— Герр Кренинг мертв, — повторяла она, переходя от улья к улью. Тогда Эрих понял, что это значит.

«Герр Кренинг мертв. Герр Кренинг мертв. Герр Кренинг мертв», — снова и снова, пока от слов не остались одни бессмысленные, пустые оболочки — гул, сливающийся с жужжанием в ульях. «Мертв, мертв, мертв», — неслось им вслед.

Через две недели пришло письмо от папы — с дырами:

«Мы вышли на поле с арбузами в —, и сами себе не поверили. Разрезали их штыками и ели, сплевывая семечки, как гнилые зубы. А еще я не могу поверить, что у меня когда-то был дом. Я забыл изгиб твоих губ. У меня не осталось —. — потеряно».

Мама попросила Эриха сжечь письмо, но он забрал его себе. Достал банку с сокровищами и стал раскладывать ее содержимое на подушке: раковина улитки по-прежнему пустовала, желудь так и не пророс, мертвая пчела не ожила, деньги ничего не стоили, флажки выцвели добела. Эрих вздохнул — крылышки пчелы затрепетали. Он расправил банкноту, но та свернулась; тогда он прижал ее двумя руками и стал рассматривать крестьянина. И вдруг он увидел — увидел то, о чем говорил отец: к горлу крестьянина присосалась бледная фигура, безобразная личина, скрытая в игре света и тени. И как он раньше мог не заметить этого вурдалака?

Мама зажгла лампу с птицами и поцеловала Эриха в лоб. Я здесь, я смотрю на него. Охраняю его сон. Или подкарауливаю момент, чтобы скользнуть меж приоткрытых губ, влезть в его кожу, стать им. Видеть то, что видит он. Чувствовать то, что он чувствует. Похоже ли это на любовь? Я завидую ему: у него есть комната с окнами, выходящими в яблоневый сад, есть блестящие стеклянные шарики, есть книги про вождя апачей. У него есть все. Порой я замышляю такое, что самому становится страшно. Я смотрю на лампу. От моего дыхания она крутится быстрее. Тени птиц пикируют на кровать, бьют его крыльями по щекам, словно мотыльки.

А осенью нашли летчика. Он упал, как падают листья. Я видел, как он выбросился ночью из подбитого самолета, как над ним раскрылся огромный шелковый купол и как ветер понес его, словно пушинку. Он был тяжело ранен. Я летел рядом с ним, держал его за руку и рассказывал о небе, о птицах и о солнечных бликах на трепещущих крыльях. В темноте было не разглядеть золотистых лиственниц, высаженных в форме свастики среди вечно зеленых елей, но я рассказал ему об этом чуде, появляющемся каждую осень. Он умер в воздухе, между небом и землей.

Эрих и мама вскочили с кроватей и побежали в сад. В свете луны они увидели чужака на выжженном ячменном поле — обгорелое тело на обгорелой земле. Уже издалека было ясно, что он мертв, и все же они подошли. Мать и сын вглядывались в обезображенное тело, будто стараясь прочесть свою судьбу. На груди не было орла — не наш. Они стали заворачивать его в парашют, как в белый кокон. Работая, мама почему-то думала о своей сестре Улле, которой вскоре предстоит выйти замуж. Герхард воевал во Франции и не мог приехать, да и неважно: по всей Германии играли свадьбы без женихов.

— Принеси нож и лопату, — скомандовала мама.

И я побежал вместе с Эрихом домой через сад, а ульи гудели нам вслед, словно предостерегая: «Кровь брызгала нам под ноги, словно темный мед, и я чувствовал, как она течет между нами, моя кровь течет в нем. Я знал, что однажды эта кровь потечет по венам его сына, и так без конца. Не ходи в лес с другим. Не ешь диких ягод. Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму [16] Евангелие от Матфея, глава 3. . Не пей из колодцев. Прячься за мертвыми телами» .

Мы не слушали голоса ульев и поскорее принесли маме нож. Она разрезала стропы и стала копать яму, прямо там — на выгоревшем поле. Мы помогали ей. Прежде чем опустить в нее чужака, она на мгновение прикоснулась ладонью к его груди и к потемневшему лбу. Она не искала жетон с именем, потому что уже все для себя решила: он тот, кто пропал без вести и теперь вернулся домой. Мы похоронили его там, где он приземлился, потому что на ферме не осталось мужских рук — переносить тело было некому. Живые мужчины исчезли, а мертвых было столько, что они падали с неба, как дождь. Остатки парашюта мама сложила и унесла домой, словно выстиранное белье.

На следующее утро произошедшее показалось Эриху сном: белоснежный купол, нож, взрезающий стропы… Но под ногтями была земля, руки болели от непривычного труда, а на крыльце стояла лопата, облепленная свежей землей.

Обгоревший остов самолета они нашли в лесу, и он напомнил Эриху трутня, изгнанного из улья в конце осени. Удивительно, как эта груда искореженного металла могла летать.

— Где пулеметы? — недоумевала мама. — Где бомбы?

— Это «Спитфайр», он только фотографировал, — откликнулся Эрих.

— Фотографировал? Нас? Ночью?

— Может, сбился с пути…

Мать и сын разглядывали обломки.

— Ладно. Главное, что он не поджег папины лиственницы.

В кабине Эрих нашел кусок шелка. Сначала он принял его за случайно оброненный носовой платок и даже подумал, что причиной крушения — и смерти — стал не вовремя разразившийся насморк. (Нет, смерть обычно выбирает другие пути: люминал в чай, игла в сердце.) Когда он поднял ткань, то увидел, что это не платок, а сильно опаленная карта Германии со всеми реками, каналами, железными и автомобильными дорогами. Линии расходились от Берлина, Познани, Вены, Данцига, как трещины от ударов на стекле. Эрих сжал ткань в кулаке и ничего не сказал маме. Лесная горлица пела: «Ты, ты, ты», а от одного из ульев к открытой двери дома тянулась черная полоса: пчелы переселялись в бронзовую голову, чтобы строить свои соты вокруг маминых бумажек с желаниями. Они гудели внутри пустого черепа, и казалось, что тот вот-вот заговорит и начнет спрашивать, где папа, что с ним, когда он вернется и сделает еще одного ребенка для Германии. А где теперь маме взять этого ребенка? У ручья под змеиным камнем? На склоне холма, насвистывая птичьи песенки? В озере, вычесывая улиток и водоросли из русалочьих кос? Или его принесет кукушка и подбросит в чужое гнездо?

Тетя Улла стояла на стуле в подвенечном платье и напевала «Наступит день, и чудо случится», пока мама подгибала шелковый подол. Никогда еще Эрих не видел ее такой счастливой.

— Невероятно, — повторяла она, разглаживая сияющую ткань. — Совсем как у Эмми Геринг.