Катрин Чиджи - Несбывшийся ребенок

Девочки выпили по бутылке «Вита-Колы», от чего сначала дружно рыгнули, а потом захихикали. И, конечно, не забыли купить открытку для мамы.

— Напиши ей, сколько здесь света, — советует Карина. — И про уборщиц в туалетах тоже напиши.

Эрих и девочки отдыхают в просторном белом фойе на одном из бесконечных диванов, на котором может запросто разместиться дюжина семей вместе с бабушками и дедушками. Справа от них сидят две женщины и спорят о чем-то, настоящее оно или нет, но до Эриха долетают лишь обрывки фраз.

Напоследок все они, Эрих с дочками, фрау Миллер и фрау Мюллер, осматривают огромные картины, развешанные в фойе: молодежь мира с развевающимися красными флагами, развалины Фрауэнкирхе на фоне пламенеющего неба, тело павшего воина, покрытое белой тканью, горящие книги, Икар, взмывающий в небо, и пилот, падающий на землю. Мир не может остаться прежним. Он должен измениться.

В приемном покое сидит зеленоглазая темноволосая девочка с подвязанной рукой, рядом с ней отец. Эрих на секунду останавливается в дверях и вдыхает поглубже — нет, конечно, опять показалось, это не может быть Зиглинда. С ним время от времени такое случается: она мерещится ему в вагонах эс-бана, в проезжающих машинах, в отражениях витрин и в лицах пациенток, приходящих к нему с порезами и переломами.

— Что случилось? — привычно спрашивает он, осторожно освобождая руку девочки и ощупывая опухшее запястье.

— Упала с перекладины, — отвечает та. — Отвлеклась.

— У нее отборочные соревнования через три недели, — вмешивается отец, сжимая здоровую руку дочери.

— Соревнования?

— Она новая Комэнеч [31] Комэнеч Надя (род. 1961 г.) — титулованная румынская гимнастка, пятикратная олимпийская чемпионка. ! Все так говорят. Пе-релом?

— Нужно делать рентген. Но вообще больше похоже на растяжение связок.

— Отлично, — откликается девочка.

— Отлично? — переспрашивает мужчина, который, возможно, вовсе и не ее отец. — Отлично?

Эрих подвязывает руку обратно.

— Давайте дождемся результатов рентгена.

Он видел эту девочку по телевизору несколько месяцев назад, когда показывали московскую Олимпиаду. Она крутилась и извивалась на экране, как рыбка.

— Папа, мама, смотрите! — кричат Карина и Штеффи, танцуя по комнате на носочках и перепрыгивая через стулья.

На экране телевизора та девочка, похожая на Зиглинду, соскакивает со снаряда и замирает на долю секунды, восстанавливая равновесие. Перед глазами Эриха всплывает полуразрушенный Берлин: они с Зиглиндой взбегают на обломки, подначивая друг друга, а фрау Хуммель кричит снизу: «Вы сломаете шеи! Разобьетесь!»

Эрих не сказал домашним, что лечил эту девочку из телевизора. На экране идет повтор ее выступления, и он не может оторвать глаз: вылитая Зиглинда, целая и невредимая, летит к нему через прожитые годы. Поворот в замедленной съемке — как подарок на память. Эрих вспоминает об улье с лицом Луизы, дедушкиной первой любви, который он сам вырезал. Мы создаем копии тех, кого потеряли, и храним их, как талисманы против неумолимого хода времени, — наполняем роем воспоминаний, сладостных и легкокрылых.

Карина и Штеффи кланяются, Беттина хлопает.

— Сколько баллов? — наперебой спрашивают девочки. — Кто выиграл?

— Ничья, — заявляет Эрих.

— Обе выступили замечательно, — поддакивает Беттина.

Девочки унаследовали от матери рыжие волосы и бледную кожу, а вот на Эриха они совсем не похожи. Правда, Беттина то и дело замечает в дочерях черты Кренингов, например, в манере Штеффи смеяться или в привычке Карины наклонять голову.

— Не забывай, — замечает Эрих. — Кренинги мне не родные.

— И слава богу! — восклицает Беттина.

Она видела мать мужа всего однажды, на свадьбе, и не разрешала возить к ней девочек. «Эта женщина» называла она свекровь, «эта нацистка». Эрих не спорил.

Вечером, пока Карина и Штеффи чистят зубы и натягивают пижамы, Беттина замечает:

— Следующая Олимпиада пройдет в Лос-Анджелесе.

— Да? — отзывается Эрих.

Телевидение закидывает их новостями: иностранное высокопоставленное лицо посетило завод-передовик, местное официальное лицо торжественно открыло многоквартирный дом для семей из Марцана.

— План такой, товарищ: готовим дочерей к Олимпиаде и вместе с ними выезжаем под видом тренеров.

Эрих понимает, что жена шутит. Это их давняя игра — выдумывать планы побега за границу. Но даже дома, даже в их собственной кровати он по привычке делает ей знак говорить тише. Везде есть уши. Лучше использовать шифр или говорить под шум воды. Много лет назад в студенческом кафе, когда они с Беттиной отмечали день рождения, он заметил женщину за соседним столиком, которая старательно записывала их болтовню. Шампанское ударило в голову, и они, потеряв всякую осторожность, вслух составляли планы побега: гигантская катапульта из эластичных бинтов, реактивный ранец на тяге из маринованного лука, пара телескопических ходулей. Позднее он замечал щелчки в телефонной трубке и слежку на улице. Словно за плечом всегда была тень.

Карина и Штеффи просят сказку на ночь. В голову Эриху приходит история о неприступной крепости, услышанная от бабушки, но он рассказывает им совсем другую историю.

Жил на свете мальчик, и была у него рыба — обычный карп, которого они купили с мамой на рынке и выпустили дома в ванну. Хотя, как выяснилось, не совсем обычный… Рыба росла день ото дня и, наконец, выросла настолько, что еле помещалась в ванне. Ее чешуя блестела, как серебряные монеты, а хвост торчал из воды, словно веер испанки. Мама никогда не подходила к рыбе и вообще старалась не заходить в ванную. Казалось, она боится рыбу, хотя обычно ее ничего не пугало: ни вспышки молний, прорезающие грозовое небо, ни обезглавленные курицы, мечущиеся после удара топора, ни истории о детях, замурованных в стенах. Глаза рыбы были маслеными, как свеча, которую мама зажигала под чайником, и временами в них будто пламенели какие-то всполохи — проблески сознания или злой воли — не разобрать.

— Что нам делать с этим монстром? — спросила однажды мама.

Рыбина выросла настолько, что при любом движении жабры ее поднимались из воды, напоминая гигантские незаживающие раны.

— Давай отпустим в озеро, — предложил мальчик.

— Да, — кивнула мама. — Так мы и сделаем.

Будто гора упала с ее плеч, но тут папа мальчика сказал:

— Озеро замерзло.

Мама и мальчик переглянулись. Конечно, ведь сейчас декабрь! Как они могли забыть про зиму?

Той ночью мальчику не спалось. Ему мерещилось, будто рыбина задыхается, тяжело открывая рот. Нет, сказал он себе, это всего лишь ветер, качающий верхушки сосен и гудящий в деревянных ульях. Он отодвинул штору и лежал, уставившись в ночь. Холод затягивал стекло кривыми морозными иглами и шипами. Среди ночи мальчик проснулся от того, что за окном вдалеке мерцали желтые огни. Когда-то ему читали историю о птичке, которая приняла блеск в глазах волка за свет фонарей. Нет, сказал он себе. Нет, это не дикий, жестокий зверь, подкрадывающийся к дому, а обычные путники, ищущие дорогу. Он задернул штору и тут же уснул, и сны его были легкими, словно утренняя дымка над озером. Когда взошло солнце, он уже знал, как спасти карпа.