Саймон Ван Бой - Тайная жизнь влюбленных: [сборник]

— Да, — произнес старческий голос, словно отвечая на вопрос.

Хозяйка ткнула тростью в сторону Сабоне.

— Вы, наверное, пришли посмотреть меха?

Где-то в глубине магазина закипал кофе.

— Выбрали что-нибудь?

Толстый слой косметики двигался вместе с губами.

— Видите ли, мадам, по дороге на работу я каждое утро вижу в витрине девушку…

— Еще бы, вы не первый, кто ею интересуется, — прокаркала старуха. — Напоминает кого-то, правда?

Опоры души скрипнули, и задрожавшие губы Сабоне, не произнеся ни слова, выдали страшную тайну его одиночества, в которой он не признавался даже самому себе.

Оба повернулись к окну и посмотрели на снег, беззвучно падающий на землю.

— А что делать, — вздохнула женщина, — через городской сад в это время года не пройти.

— Вы знаете, что там есть цветы, которые цветут в темноте? — спросил Сабоне.

— Кто же гуляет по саду в темноте? — фыркнула она.

Сабоне почувствовал, что его наполняет гневный огонь, но спокойно сказал:

— Наверное, никто.

Выходя на улицу, он поскользнулся и ударился лбом о выступ витрины.

На снегу появилось несколько капель крови.

Сабоне испуганно наклонился. Это была его собственная кровь. Она текла в нем почти четыре десятилетия. Проходила сквозь его тело и питала его мечты.

Объект его мечтаний холодно смотрел через стекло на капли крови — глаза души на снегу.

Когда он прибыл на рабочее место, впервые за тринадцать лет опоздав на несколько минут, старший кассир окинул его строгим взглядом поверх очков. Сабоне почувствовал, что по щеке бежит теплая струйка.

— У вас там кровь, юноша, — только и сказал старший клерк.

К вечеру вокзал почти совсем опустел, а примерно во время ужина к окошку подошел мужчина, спросивший билет «куда-нибудь».

— Точнее, — попросил Сабоне.

— Не знаю, — равнодушно ответил тот.

Сабоне задумался об этом ночью в постели.

Часа в четыре утра Сабоне поднялся и подошел к окну. Луна светила ярко и бесстрастно. Он оделся и вышел, направившись в городской сад.

Сияющие в лунном свете статуи провожали его глазами. Сабоне не был уверен, что это происходит наяву, и тем не менее искренне удивлялся, почему ему раньше не приходило в голову гулять по снегу под луной и почему после стольких несуразно прожитых лет он внезапно почувствовал, что обрел наконец свой дом. Быть может, он — всего лишь персонаж сна, который снится Парижу.

Почти на всех растениях лежали шапки снега. Сабоне прекрасно знал, что сейчас зима и он не увидит никаких цветов, и все равно понял, что ошибался: есть цветы, которые цветут не в темноте, а в свете луны.

Он зачерпнул горсть нетронутого снега, пожевал. И рассмеялся. Как глупо было влюбиться в манекен!.. «Глупо, но в моем положении простительно», — мысленно добавил Сабоне.

А потом заметил, что на скамейке кто-то сидит. И сразу узнал ее, вспомнив окровавленный платок и пятна крови на платформе — глаза души.

Присутствие этой молодой женщины окончательно убедило Сабоне, что это сон, потому что она была неестественно белая. Когда он подошел ближе, она не посмотрела на него, хотя ее глаза были широко открыты.

Наконец он потянулся к ней, но и тогда она не шелохнулась. Он осторожно погладил лицо, нос, белый и гладкий, невероятно холодный.

На ее волосах лежали снежинки.

Сабоне обнял ее и крепко прижал к себе. Нащупал в кармане рисунок и пожелал, чтобы все, кого он когда-либо знал в этой жизни, смогли его сейчас увидеть. Прошло немало времени, прежде чем их увезли.

В последнее время я почти постоянно думаю о Лео. Думаю о нем и сейчас, сортируя посылки для грузовика, что повезет почту в Лондон. На складе так холодно, что пар от дыхания бородой клубится возле наших лиц. На прошлой неделе из офиса прислали ящик перчаток, но мне нравится чувствовать шершавый картон голыми руками. Я работаю в Королевской почтовой службе без малого три десятка лет. Двадцать лет назад, когда я замолчал, меня могли выгнать, однако пожалели, так что через десять лет мне дадут государственную пенсию и устроят скромные проводы. Я люблю свою работу. Больше мне незачем выходить из дома, разве что на прогулку по пляжу.

Каждая посылка должна куда-то уехать, а что в ней лежит — тайна. Иной раз мне попадаются посылки, адрес на которых написан ребенком. Я откладываю их в сторону до конца смены, чтобы сравнить почерк с почерком Лео. После утраты Лео эти посылки для меня — словно осколки стекла.

Склад разделен на несколько частей. Здесь нет окон, и я порой представляю, что нахожусь в Осло, Мумбаи или Роттердаме. Снаружи катятся сонные валлийские холмы, будто старые гиганты под мшистыми одеялами. Там, где холмы останавливаются, начинается что-то другое. Море тянется к северу, пока не начинает замерзать, а затем приникает к земле, как ребенок к материнскому подолу.

Заляпанные грязью фургоны из окрестных деревушек привозят посылки, их разгружают, сортируют, и каждые два дня огромные грузовики отправляются со склада в Глазго, Манчестер, Лондон, Пензанс.

Сотни лет назад наша деревня жила исключительно за счет рыбной ловли. У меня дома есть художественный альбом. На одной картине изображены молодые женщины в фартуках, которые стоят на скале, глядя на корабль, разбивающийся о рифы. На переднем плане к поверхности моря тянется солнечный луч. Я не знаю, кто написал эту картину, зато отлично понимаю, зачем здесь нужен длинный луч света. Мне знакомо горе, что требует таких деталей. В нашем городке осталось совсем мало рыбаков.

Хотя работа на складе приносит более стабильный доход, чем рыбный промысел, местные мальчишки мечтают ходить в море. Врывающийся в окна ветер приносит им сны о кораблях, какие теперь можно увидеть только в сувенирных бутылках.

Иногда я гуляю по скалистому пляжу за деревней. На берег накатывают темно-зеленые волны, и можно сколько угодно выкрикивать свою боль под грохот перекатывающихся камней. А после я часами разглядываю рыб и крабов в каменистых заводях. Интересно, знают ли они, что отрезаны от своего мира?.. Я люблю сидеть на прохладных валунах, пока прилив не начинает лизать ботинки, словно озорной пес.

Ночью, когда заканчивается смена, я записываю количество разгруженных фургонов. За тридцать лет я ни разу не ошибся, потому что для меня каждый грузовик — как живой человек. В детстве я узнавал любую машину в лицо.

Я отмечаюсь в журнале и нахожу в комнате отдыха свое пальто. На дверце шкафчика висит календарь с полуголыми женщинами. Им холодно. Они широко улыбаются. На фотографии можно изобразить фальшивую радость, а вот горе — никогда.

От склада до деревни — полчаса ходьбы. Сначала надо идти по узкой грунтовой дороге, а затем вверх по холму, мимо живой изгороди с птицами, выглядывающими из гнезд. Летом вместо птичьих глаз в ветвях виднеются дикие ягоды.