Саймон Ван Бой - Тайная жизнь влюбленных: [сборник]

Через несколько часов мир наполнит рассвет. Я делаю остановку и прислоняюсь к фонарному столбу. У меня постоянно болит левая нога, особенно зимой. На руки падает свет от фонаря. Они похожи по цвету на затемненное стекло. В нашей деревенской церкви есть чудесное окно с витражным стеклом; порой я становлюсь перед ним на колени и погружаюсь в цвет. Когда боль в ноге немного утихает, я продолжаю путь. Камни, застрявшие в тракторной подошве ботинок, скребут по бетону. Я скучаю по осени, когда лето вспоминает, что тоже смертно. А там — зима. И наконец, чудесная пора, когда все бесстрашно начинается сначала.

Идти домой спешки нет. Вдоль дороги стоят дома с блестящими сланцевыми крышами. Их черные лбы побелели от дыхания завтрашнего дня, глаза прикрыты изнутри шторами.

Вокруг столба прыгает птица. В ее клюве — жирный червяк. Когда я приближаюсь, птица улетает.

Хоть это и против закона, пабы в городке открыты круглые сутки, ради тех немногих рыбаков, что возвращаются примерно за час до рассвета, томимые особой жаждой — вокруг полно воды, а пить ее нельзя. Из паба на улицу льется свет, долетает смех, веет острым пивным духом. Глухой звук музыкального автомата напоминает о больной ноге, а больная нога — о Лео.

На городок спустился туман. Его белые руки обнимают улицы. На задних дворах лают собаки.

Раньше я нередко заглядывал в паб пропустить кружку-другую. Но уже шесть лет туда не захожу. Бесполезно.

Двадцать лет назад, когда Джинни увезла вещи Лео в Америку, мне стало легче. В доме стояла тишина, и я почему-то начал вспоминать свою мать, которая умерла в год нашей с Джинни свадьбы. Она поскользнулась на льду, сломала бедро и скоропостижно скончалась в больнице. Словно закрылась книга, которая, как мне казалось, никогда не закончится.

В прошлое воскресенье я наблюдал за возвращением домой рыбацких лодок, полных серебристого груза.

За последние двадцать лет я не произнес ни слова, хотя были времена, когда рот у меня просто не закрывался. Я очень долго живу без боли слов. Моя жизнь — письмо, на котором забыли написать адрес. Зато мои руки постоянно двигаются, как слепые близнецы, что боятся потерять друг друга.

Я люблю наблюдать за рыбацкими лодками. О прибытии каждой возвещает стая птиц. Издалека чайки похожи на глаза, плавающие в волнах. На прошлой неделе один молодой капитан спросил, не нужна ли мне работа. Я покачал головой. Он славный паренек… примерно столько было бы сейчас Лео. Интересно, кто унаследовал оставленную им жизнь.

Я живу в доме, где вырос. В комнате моих родителей все, как раньше. Теперь это комната для гостей, только единственные гости здесь — призраки, вплывающие через дверные проемы в моих снах.

Историю моей жизни знает вся деревня. Но я слишком стар, чтобы думать, что мое горе особенное.

Джинни — моя ровесница, однако у нее совсем другая жизнь. В этой деревне с вечно мокрыми ботинками и воскресными гимнами ты становишься старым с момента, как у тебя кто-то умер. И каждое воскресенье наблюдаешь за движением солнца по саду из душных комнатушек, пахнущих глажкой.

Джинни живет в Лос-Анджелесе. Мы по-прежнему женаты, хотя после Лео не сказали друг другу ни единого слова. Я слышал, в Лос-Анджелесе снимают кино. Наверное, ее жизнь похожа на увлекательный сериал.

Изредка я останавливаюсь возле школы у подножия холма. Сейчас в окнах висят рождественские украшения.

За школой возвышаются горы; видны пятнышки овец и неровный свет фар трактора, пробивающего себе путь домой. Порой я специально подгадываю свои прогулки к трем часам, когда звенит школьный звонок. Дети высыпают на площадку и бросаются к родителям. Я отдал бы все, что у меня есть, даже память — особенно память, — только бы вернуть Лео. Бремя его отсутствия — непосильная ноша.

Я замолчал вскоре после несчастья с Лео в надежде вспомнить его мягкий, пришепетывающий голосок. Бывает, я держу какое-то его словечко двумя руками, словно трепещущую птичку. После аварии врачи сказали, что мне осталось жить несколько месяцев. Джинни вернулась в Америку, а я ждал того самого «путешествия домой». Как будто собирал чемодан, не зная, что в него положить. Это случилось двадцать лет назад. Я перестал ходить по врачам. Они верят только в то, что якобы знают. Врачи, как и священники, ослеплены своей верой.

Джинни испугалась бы, увидев, как здесь все мрачно, хотя городок почти не изменился, только машинам разрешили заезжать на рынок да проложили дорогу через горы. После аварии, когда я думал, что скоро умру, я начал писать книгу и пишу ее до сих пор. Она называется «Сны — потерянные города детства». Я работаю над книгой каждый день уже двадцать лет. И не закончу, пока не умру. Книга, которую я пишу, положит конец всем книгам. Заключительной главой станет моя смерть. Все картинки в ней я тоже нарисовал сам. Она о моей жизни с Лео и Джинни. Я не умею рисовать себя, поэтому просто отмечаю свою фигуру крестом. Иной раз, перечитывая старые главы, я внезапно попадаю в прошлое. Как будто кто-то снял спектакль по моей жизни. Воспоминания — та же самая жизнь, только сыгранная актерами.

Джинни просыпается с солнцем, пьет апельсиновый сок. В Лос-Анджелесе тепло даже в это время года. Лео был бы уже взрослым мужчиной. Некоторые американцы отмечают Рождество на пляже. Австралийцы тоже. Я просыпаюсь от дождя, барабанящего в окна, словно сотня валлийских матерей. Каждая капля — нота в миноре.

Джинни приехала сюда изучать климат. В Бангоре есть университет. Студенты со всего мира приезжают наблюдать за облаками. Я помню, как она восхищалась медленно клубящимися в небе белоснежными завихрениями. Я угостил ее мидиями в бумажном стаканчике. Тогда их можно было купить с лотка на площади, а сейчас уже нет. У Джинни был мягкий, глубокий американский акцент. Когда-то я хотел, чтобы мои предки тоже уехали в Америку. Может, тогда все сложилось бы иначе.

Мы встретились бы с ней в кинотеатре, куда заезжают прямо в автомобилях, а Лео и я восстанавливали бы вместе какую-нибудь допотопную машину прямо у себя в гараже.

Двадцать лет назад мы упали с обрыва. Стараясь рассмешить сидящего на заднем сиденье Лео, я оборачивался и строил ему рожи. Все просто.

Его тело нашли в полумиле от места аварии. Казалось, он просто уснул, но его внутренности превратились в кашу. Я утешаю себя мыслью, что Лео вынесли из машины ангелы, прилетевшие из столь любимых мною в юности стихов, ведь Мильтон и Блейк творили под той же самой луной, что висит над нашим городком. Луна видела все.

Мне сказали, что я выжил.

Сейчас утро среды. Хотя обычно в это время уже светло, люди только начинают просыпаться. Сгорбившись, я стою перед дверью. Даже не перед дверью, а перед вратами печали. Начинает моросить. Туман уползает вдаль и карабкается по черному склону холма. В домах зажигается свет. Утро в Уэльсе всегда пахнет жареными яйцами и древесным дымом. В теплых постелях спят дети. Скоро они вырвутся из объятий сна. Все в руках Господа. У нас ночь, а где-то уже день, и жизнь идет своим чередом, независимо от нас.