Марк Хэддон - Крушение пирса

— Ну что ж, — сказал Билл, — значит, придется нам с тобой принимать какое-то решение.

До этой минуты мне не приходило в голову, что Билл может столь буквально воспринять приказ Эдгара. На мгновение мной овладело искушение немедленно убраться подальше от этого проклятого места. Но вскоре я взял себя в руки и твердо заявил:

— Никакого решения нам принимать не придется.

Мы постарались одеться как можно теплее, а поскольку светильников у нас не осталось, я развел огонь, а Билл расщепил концы двух довольно толстых веток, чтобы превратить их в подобие факелов. Эти «факелы» мы смочили маслом и подожгли. Затем взяли по мачете и вошли в пещеру.

Стены, освещенные неровным светом факелов, оказались неровными, покрытыми странными вздутиями и наростами, образовавшимися, видимо, в результате внезапного затвердевания некоего вещества, застигнутого в момент таяния. Я ожидал увидеть также определенные геологические неправильности — козырьки, сужения, сталактиты, разветвления, боковые пещерки, — но здесь ничего подобного не было. Кое-где виднелись, правда, пятна мха, но при таком плодородии почвы и при такой высокой влажности столь жалкое количество растительности выглядело как-то удивительно. Чувствовалось, что температура сильно упала и, пожалуй, стала примерно такой, как в холодный январский день у нас в Англии. Мы уже миновали тот рубеж, с которого еще можно было видеть вход в пещеру, а сделав еще несколько шагов, не могли уже и свод над головой разглядеть. По моим прикидкам, высота пещеры в этом месте была никак не меньше пятисот футов.

В прошлом году я присутствовал на выступлении Алоиса Ульриха в Королевском географическом обществе. Этот ученый занимался исследованием карстовой пещеры Хёллах [80] Хёллах — самая протяженная пещера Европы, более 200 км. в Швейцарских Альпах, протяженность которой оказалась более десяти миль в длину. А что, если и мы наткнулись на нечто сопоставимое с Хёллах? Никакого эха больше не слышалось, но каждое наше движение сопровождалось странным шипением или свистом — казалось, будто кто-то проводит по коже барабана жесткой щеткой. Мы то и дело останавливались и звали наших товарищей, а потом долго стояли, притихнув, пока странные отзвуки наших криков вновь не сменялись тишиной. Мы надеялись, что в этой тишине, возможно, возникнет ответный призыв, но Эдгар и Артур безмолвствовали.

Мы прошли еще немного вперед. Пещера явно увеличилась в размерах — теперь мы в жалком свете факелов не могли даже стену слева от себя разглядеть. Мы попытались чуть изменить направление, надеясь, что так скорее достигнем центра огромного подземного зала, но уже через пару минут поняли, что теперь вообще не видно стен. Собственно, видны были лишь две пересекающиеся у наших ног подковы пляшущего желтого света от горящих факелов, а дальше со всех сторон стеной стояла непроницаемая тьма. Она была настолько плотной, что казалась физически ощутимой. Мы попытались вернуться назад, к месту, где можно было видеть хотя бы одну стену, и, видимо, сделали это недостаточно точно, так что некоторое время кружили на одном месте, пытаясь отыскать в зловещей темноте хоть какое-то направление, пока окончательно не потеряли ориентиры.

Теперь, даже если бы нам и удалось отыскать стену, мы бы все равно не поняли, какая это стена — правая или левая; пол в пещере имел столь незначительный уклон, что и по нему мы вряд ли смогли бы определить, куда идти, чтобы вернуться к входу. У меня было ощущение, словно чья-то ледяная рука проникла ко мне в грудь и больно стиснула сердце. По-моему, Билл испытывал схожие чувства; он даже честно признался, что «мы, пожалуй, здорово влипли, черт побери эту пещеру».

Мы решили двигаться как бы по расширяющейся спирали, надеясь на одном из ее витков наткнуться на стену, но тут мой факел замигал и потух. Я вытащил из рюкзака запасной факел и попытался поджечь его от факела Билла, но безуспешно. Слишком влажным и слишком холодным был воздух вокруг. А через несколько минут погас и его факел. Мы тупо смотрели, как тают во тьме последние искры, и я почувствовал, что силы мои на исходе. Пришлось сесть и объяснить Биллу, что мне необходимо хотя бы несколько минут передохнуть. Он сказал, чтобы я оставался на месте, а он продолжит поиски стены и станет как можно чаще стучать мачете по камню, чтобы я его слышал и сразу отвечал ему тем же — таким образом мы и будем поддерживать связь.

Некоторое время в темноте отчетливо слышались шаги Билла, но вскоре и они как бы растворились в шелесте или шепоте, что постоянно слышался в пещере. Было настолько темно, что я, даже поднеся пальцы к самым глазам, не смог их разглядеть. Я попытался представить, что вокруг безлунная ночь, что я в гостях у сестры и ее мужа, что я просто вышел пройтись по Солсбери-Плейн, но отчего-то в этой пещере ни моих умственных усилий, ни моего воображения было недостаточно. Вскоре Билл резко ударил по камню три раза, и я ему ответил.

Через некоторое время у меня перед глазами стали мелькать завивающиеся спиралью красные и зеленые частицы — нечто подобное видишь, если закрыть глаза и сильно нажать на веки. Но сейчас мои глаза были открыты, а мелькание не исчезало, даже когда я, изо всех сил напрягая зрение, пытался рассмотреть во тьме хоть что-то реальное; не исчезало мелькание частиц, когда я смеживал веки, надеясь заслониться от неприятных видений. Эти светящиеся частицы обретали различные формы и вес — то становились текучими и жидкими, то с силой давили на глаза, точно мощный световой поток, состоявший уже не только из красных и зеленых огоньков, а переливавшийся всеми цветами радуги. Они, собираясь в стайку, с легким шумом носились передо мной, как стая скворцов.

Я просто не знаю, как описать, в каком состоянии в тот момент пребывали моя душа и разум, чтобы не показаться душевнобольным, или чересчур впечатлительным, или попросту притворщиком. Я ожидал, что непрерывное мелькание огней усилит владевший мной страх, но ничего подобного не произошло. Напротив, я совершенно успокоился. Страх мой словно растаял, я ощущал, что нахожусь в полной безопасности, но у меня словно больше не было тела, и я больше не существовал ни в одной конкретной точке пространства. Ну а если ты никто и не существуешь нигде, то разве на тебя можно напасть? Разве ты можешь испытывать страдания? Разве ты можешь умереть? Постепенно эта цветная фантасмагория начала сама собой претворяться в некие образы. Мне представилось, что я стою на балконе, но не на земле, а в более высоких воздушных сферах, и вижу всю свою жизнь: детство, проведенное в Читтагонге и Патне, где однажды прямо во время завтрака на стол упала змея. Я видел нашего пункаваллу, «слугу с опахалом», у которого была изуродованная нога; отца с матерью, на редкость плохо подходивших друг другу, моих ужасающих дедов, уроженцев Нортумберленда («Гог» и «Магог» — так называл их мой брат). Я видел наш дом в Кентербери и то, как плакала моя мать, понимая, что отныне ей предстоит вечно испытывать на себе все прелести английской «ревматической» погоды… Все подробности той моей жизни казались на редкость милыми, нежными, очаровательными, но совершенно неважными, точно мир детских игрушек, которому суждено быть бесследно уничтоженным. И все же мысли о прошлом наполнили меня ощущением удивительного покоя, какого я никогда не испытывал. Возможно, это и было то самое состояние души, которого стараются добиться индийские факиры и буддийские монахи.