Марк Хэддон - Крушение пирса

Затем передо мной возникла группа мальчишек из нашей деревни, которые голышом купались в мельничном пруду — там река замедляла бег и разливалась довольно широко. Я почувствовал, как одежда как бы сама собой слетает с меня, и вот я уже бултыхаюсь в холодной воде среди бесчисленных серебристых пузырьков воздуха, а вокруг так и мелькают белые руки и ноги моих приятелей — Соломона, сына нашего кузнеца, который всегда носил в сапоге нож, и того рыжего мальчишки, которого мой дед как-то поймал, когда тот ставил силки на кроликов, и выдрал хворостиной, и моего кузена Патрика, который в девятнадцать лет погиб во время пожара в каком-то доме. Я плыл, очень стараясь держать голову повыше над водой — мне вдруг стало страшно и показалось, что я могу утонуть. И вдруг прямо передо мной появился Эдгар. Я протянул к нему руки, он подхватил меня под мышки и вместе со мной поднялся высоко над землей, устремляясь навстречу свету и потокам воздуха…

А потом вдруг оказалось, что это вовсе не Эдгар, а Кристофер. Умирающий Кристофер. Кристофер в последние часы своей жизни, когда его загорелая кожа стала красной, туго натянутой, шелушащейся, и от него ужасно воняло потом и экскрементами, а глаза его были так расширены, словно он с ужасом рассматривал нечто далекое и жуткое. Время от времени изо рта у него вылетали какие-то бессвязные слова: «Сядь, сядь, сядь… Ключ, ради бога… Лошади сегодня утром…» Кристофер крепко сжимал меня в своих объятьях, и, как я ни пытался вырваться, мне стало ясно, что вскоре он умрет и заберет меня с собой.

И тут «Кристофер» перестал быть Кристофером, а превратился в существо с рисунка Семперсона, одновременно похожее и на человека, и на медведя, и на ящера. Я видел кусочки подгнившей плоти, застрявшие в желтых зубах чудовища, видел его глаза, похожие на оранжевые мраморные шарики, видел, как в его шерсти копошатся бесчисленные вши и блохи…

Вдруг видения кончились, и я вновь оказался в полном одиночестве, перепуганный и замерзший, а вокруг была лишь непроницаемая тьма страшной пещеры, и больше всего мне хотелось вернуться обратно, в свои сны или видения.

Я понимал, что прошло какое-то время, но я, безусловно, его не проспал — даже после самого крепкого и долгого сна человек все же сознает, что и в его «отсутствие» окружающий мир продолжал существовать, тогда как меня окружала абсолютная пустота и я чувствовал себя книгой, из которой была целиком вырвана и выброшена некая глава. Я лежал совершенно голый, завернутый лишь в кусок парусины. Вокруг была темная ночь, но я сумел разглядеть свою одежду, которая сушилась у горящего костра. Меня охватывал то холод, то жар. Над головой у меня был укреплен с помощью двух шестов еще один кусок парусины — этакое примитивное укрытие. Я чувствовал себя совершенно больным. Но жизнь возвращалась ко мне, хотя и довольно странным образом: я словно рассматривал огромную диаграмму, по которой двигалась крохотная фигурка, носившая мое имя. Постепенно я вспомнил, что мы с Биллом довольно далеко углубились в пещеру, пытаясь отыскать Эдгара и Артура…

Должно быть, я сказал это вслух, потому что Билл, сидевший возле меня на корточках, тут же откликнулся:

— Мы их так и не нашли. На вот, выпей это.

И он подал мне эмалированную кружку. Кружка была теплой. Я сделал один глоток и понял, что он растворил в горячей воде остатки мятного печенья.

— Как мы оттуда выбрались? — спросил я.

— Я дождался летучих мышей. Когда они понеслись к выходу, понял, куда нужно идти.

— Я тебе жизнью обязан, — сказал я, а он, пожав плечами, заявил:

— Знаешь, я все-таки хочу вскрыть волдырь у тебя на ноге.

На месте паучьего укуса уже образовалась здоровенная опухоль размером с куриное яйцо и почти черная.

— Боюсь, там у тебя не просто гной.

Билл распрямил мою ногу и положил ее так, чтобы из вскрытого нарыва все вытекло, да и сам разрез пришлось бы сделать как можно меньше. Затем он опалил кончик складного ножа в пламени костра и предупредил:

— Будет больно.

Но ничего особенного я не почувствовал — только легкую боль, когда он сделал надрез, а потом на ногу мне выплеснулось что-то теплое. Билл отрезал от запасной рубашки рукав, выстирал его, промыл рану и, перевязав мне ногу, посоветовал:

— А теперь тебе лучше немного поспать.

Разбудил меня солнечный свет, и это было даже приятно, хотя даже жарким лучам солнца не удалось изгнать из моего тела насквозь пропитавший его холод. Кровь из-под повязки на ноге больше не сочилась, но сама нога абсолютно потеряла чувствительность, и встать на нее я не мог. Билл приготовил завтрак: арахис и какой-то кислый желтый фрукт семейства цитрусовых. По-моему, я таких фруктов раньше не видел. Впрочем, мне все равно не удалось удержать в желудке еду. Голова у меня соображала плохо, в ней будто царил туман. Но я все же спросил, действительно ли Эдгар и Артур погибли.

— Не знаю, — сказал Билл. — Мы с тобой провели в пещере часов пять, а с тех пор, как они туда вошли, прошло уже больше двадцати часов.

Но я не испытывал ни печали в связи с гибелью наших товарищей, ни удовлетворения при мысли о том, что мы все-таки пытались их спасти, рискуя собственной жизнью. Ничего я не чувствовал, кроме того, что мне плохо и голова у меня абсолютно тупая.

Билл вскоре ушел, намереваясь продолжать обследование могил. А я попытался было почитать Овидия, но ничего не соображал. Тогда я взял вот этот блокнот и стал просматривать записи — зарисовку черепахи, описание нашей студенческой дружбы, примитивный подсчет количества воды в одном из безымянных водопадов, — вспоминая, что именно было связано с той или иной краткой записью или рисунком. Через несколько часов вернулся Билл — он принес очередной череп и кольцо с печаткой и инициалами «JDC», выгравированными в виде трех пересекающихся причудливых завитушек.

— Всего я обнаружил там шесть могил, — сказал он. — Это я нашел в последней.

Он снова куда-то ушел и вернулся, неся два бурдюка с водой и несколько кусков сердцевины пальмы, которые он слегка поджарил и подал мне вместе с кружкой слабого кофе. Пока я ел, он вскипятил и процедил воду, чтобы потом залить ее во все имевшиеся у нас фляжки и бутыли. Затем он занялся разборкой нашего снаряжения, складывая в одну кучу то, что теперь оказалось бы для нас просто лишним весом, а в другую то, что еще могло пригодиться. Все внутри меня восставало против его чересчур, как мне казалось, вольного обращения с личными вещами Эдгара и Артура, тем более что некоторые из них были весьма интимного свойства, но я был слишком слаб, чтобы с ним спорить.

Весь день Билл продолжал работать. Он наполнил два рюкзака орехами, съедобными кореньями и сердцевиной пальмы. Я полагал, что он готовится к нашему уходу из лагеря и возвращению домой. Но свои действия он объяснил мне, лишь когда готовил ужин.