Юля Пилипенко - Голубь с зеленым горошком

— Нет, конечно, нет.

Теплая вода меня окончательно разморила после обделенной сном ночи и свежих переживаний, но Дженнаро был прав: если бы я осталась одна, то предалась бы, конечно, плаксивому занятию.

Мы вышли на огромный балкон с черно-белым шахматным полом. Розовые стены фасада и маленькие пальмы в прямоугольных горшках сквозь бесконечные арки вели к невообразимым просторам Атлантического океана. Мне показалось, что я парю над самой жизнью и даже свободой. Высота обрыва шокировала, но не смущала, а стол с белоснежной скатертью, заставленный разнообразными сладостями и чайными чашками, вызывал печальную, но все же улыбку.

— Джоана, спасибо… Здесь просто потрясающе…

— De nada [55], — рассмеялась она. — Мне не стоит говорить «спасибо». Лучше поблагодарить Бернарда Шоу и мистера Инганнаморте.

— А первого за что? — Я наконец-то по-настоящему улыбнулась.

— За то, что мы сейчас пьем чай на террасе его апартаментов.

— Да?

— Да. И ты этого заслужила. Мистер Инганнаморте рассказал мне в двух словах, как ты пыталась спасти собаку. Это достойно уважения.

— Спасибо… — Я хотела быстро перевести тему, потому что глаза начинали неприятно пощипывать, но один вопрос не давал мне покоя. — Знаете, чего я не могу понять? Почему водитель, который сбил собаку, собирался звонить в пожарную службу? Он так и сказал: «Я позвоню пожарным, и они выбросят животное в мусор».

— Возможно, это прозвучит грубо, но, к сожалению, так поступают в данных случаях. На Мадейре больше нет специальной службы, которая занималась бы подобными вещами. В таких ситуациях действительно вызывают пожарных и, естественно, платят им за это деньги.

— И они просто выбрасывают животное в общий мусор?

— Да… Затем сжигают.

— Fodesse… Простите…

— Не стоит просить прощения. Я с тобой полностью согласна. Но не будем о грустном. Ты уже успела побывать где-нибудь, кроме Фуншала?

— Да, у меня прямо какой-то тур по местам славы нобелевских лауреатов. В Camara de Lobos я уже успела познакомиться с Черчиллем.

— Сэр Уинстон Черчилль в нашем отеле постоянно останавливался. Это тоже президентский номер. Но, если между нами, то номер Бернарда Шоу мне нравится больше.

— А он как здесь оказался? Я обожаю его книги, но понятия не имею, каким ветром Джорджа Бернарда занесло на Мадейру.

— У него была жена Шарлотта — женщина, способная убеждать и в конце концов убедить. Однажды она сказала ему, что хочет уехать из Британии и провести на Мадейре отпуск, наслаждаясь цветами, закатами, рассветами и отсутствием любых драм и театров. Они приехали сюда 30 декабря 1924 года. Бернард Шоу был поражен. Но не отелем и красотой. Здесь его застала весть о том, что пока они с супругой находились в пути, смерть неожиданно забрала его очень близкого друга Уильяма Арчера.

— Джоана, простите… А кем был Уильям Арчер?

— Очень известным британским критиком. Он сделал все возможное, чтобы пьесы Бернарда Шоу были переведены на немецкий язык. Насколько мне известно, их дома располагались по соседству на лондонской площади Fizdroy: дом 27 и дом номер 29. Кто из них в каком жил — не помню. Не выдавайте меня.

— Не выдам, — я рассмеялась. — И чем здесь занимался Джордж Бернард?

— Грустил, писал, творил, работал, любовался островом, спускался к океану по ступенькам, плавал и…

— И?..

— В какой-то момент он решил побороть чувство утраты. В один прекрасный день он вышел на танцпол и согласился на урок танго от нашего первоклассного резидент-инструктора Макса Риндера.

— Танго???

— Да, танго. Покидая «Reid’s» 12 февраля, Бернард Шоу оставил Максу Риндеру подписанную фотографию: «To the only man who ever taught me anything» [56].

— Здорово. Получается, что все остальные либо не учили, либо не научили?

— Скорее всего, второе, — засмеялась Джоана.

Покончив с чаем и десертом, мы еще немного поговорили на личные темы, и я убедила Джоану, что меня смело можно оставить одну. Я понимала, что ее работа не сводится только к тому, чтобы нянчиться с заплаканным посетителем, который, по существу, даже не был клиентом ее отеля.

Я бродила по просторным апартаментам и думала о том, что обстоятельства, при которых мы с Бернардом Шоу оказались в этих двух комнатах, имели очень даже общий знаменатель. Конечно, мою утрату нельзя было сравнить со смертью близкого друга, но потеря — всегда потеря.

«Интересно, вы писали в этой комнате или на террасе?»

Я разглядывала вплотную придвинутый к подножию кровати письменный стол. Такое расположение мебели являлось португальской нормой в XVIII–XIX веках, впрочем, как и большое количество развешенных на стенах картин. Одна из них особенно привлекла мое внимание, потому что слишком отличалась от всех остальных: на фоне замысловатого переплетения сложных кубических фигур четко просматривалась надпись «Cafe». Я не могла объяснить, что именно так меня зацепило, но от картины невозможно было оторвать глаз. Она манила, притягивала, звала, дразнила… То мне казалось, что я вижу девушку с длинными волосами, то какую-то птичью лапку, то еще что-то — каждый раз воображение дарило мне новые сюжеты и идеи. Свернувшись калачиком на расположенном напротив диване, я смотрела в одну и ту же точку, разгадывая ребус за ребусом, загадку за загадкой. Я могла часами гулять по парижскому Лувру и д’Орсэ, проводить огромное количество времени на музейном острове в Берлине, восхищаться темой одиночества Хоппера, болью Модильяни или обожаемыми мною работами Лотрека, но мое мнение о том или ином полотне всегда сводилось к двум примитивным параметрам: «чувствую — не чувствую». Так вот, это был тот самый случай, когда я чувствовала. Чувствовала до тех пор, пока меня не победил сон.

Я слышала, как тихо открылась дверь номера. Шаг, второй, третий, остановка. Он смотрел на меня так, как будто воровал во сне. Ресницы мои подрагивали. Я понимала, что не выдержу, сдамся и открою глаза. Дженнаро бесшумно приблизился к дивану и едва слышно спросил:

— Вы спите?

— По официальной версии — да.

— Мадемуазель, в вас проснулось чувство юмора. Я рад. Как вы?

Сменив горизонтальное положение на сидячий вариант, я с благодарностью посмотрела на своего друга:

— Спасибо, все отлично. Спасибо и вам, и Джоане. За вещи в том числе. Я отдам вам деньги.

— Давайте не будем загонять вас в долги еще больше. Вы и так должны мне баснословную сумму денег.

— Ладно, — улыбнулась я. — А можно вопрос?

— Давайте.

— Что это за картина с птичьей лапкой?

— Никогда не задавался этим вопросом. Картина себе и картина, как на стенах других отелей. Вам она нравится?

— Очень.

— Ну и хорошо. Скажите мне, а какие у вас планы на вечер?

— С моими зареванными глазами — никаких. Буду приводить их в норму. Сильно опухли?