Йозеф Кадлец - Повести

Людвик не был согласен с ним, но сон отбил у него всякую охоту спорить.

Эда поднялся с кровати, настежь распахнул окно, уселся на подоконник и без какой-либо связи с предыдущим стал развивать другую, не менее любопытную мысль:

— А ты пробовал когда-нибудь стереть людей из своей памяти? Будто их никогда не было ни в прошлом, ни в настоящем. Мне это удалось, и в этом нет ничего невозможного, только надо против них очень ожесточиться. Иногда они снова появляются, главным образом во сне, и просят, чтобы ты смилостивился и разрешил им существовать. Но я, как осел, упрусь, и все тут. Если захочу, так они сразу же исчезнут из моей жизни: скажу «хватит!» — и этот человек словно никогда не рождался на свет…

Через открытое окно в комнату проникал ночной холод. Людвик натянул одеяло, до подбородка, мучительно хотелось спать, но Эда и не собирался заканчивать свой монолог. Отдельные мысли его казались разумными и серьезными, но потом вдруг он поражал своего слушателя неожиданными откровениями:

— Или, скажем, идешь и покупаешь себе колбасу. А что в этой колбасе, не знаешь. Может быть, в нее прокрутили твою бабушку. Ты ешь и ешь, колбаса по вкусу нравится тебе, а потом вдруг становится плохо…

Людвика это рассмешило, но он испугался, не обидит ли такая реакция его мрачного собеседника. Он казался ему крайне взволнованным, словно бы не в себе, и в то же время растроганным, достойным сожаления. Никогда Людвик не замечал у него такого удивительного душевного состояния.

— Прости, что я так много говорю, — извинился тот. — Но мне, когда я так отвлекаюсь, становится легче. И голова уже не трещит…

— Ты лучше бы лег и попытался уснуть, — посоветовал Людвик.

— Или возьми, к примеру, нашего соседа, — тянул Эда свое. — Ты видел, какой он толстый? А знаешь отчего? Потому что жрет сырую печень. Но что это за печень, он не знает. Может, ее взяли у покойничка?

— Прекрати болтовню и закрой окно, — не выдержал Людвик. — Дай мне поспать.

Но Эда словно не слышал.

— Собственно, все мы питаемся мертвечиной. Купишь мясо у мясника и несешь домой. А что несешь? Кусок трупа. Я знаю, что это коровье или другое мясо, но вдумайся: вместо того, чтобы дохлую корову везти в морг, ее везут к мяснику. Человек, собственно, такая тварь, которая питается дохлятиной. Ест да похваливает, да еще облизывается, а, после еды с наслаждением рыгает.

Наконец Эда закрыл окно и опять поудобнее уселся на кровати.

Людвик притворился спящим.

— Или, скажем, женщины. Когда я боксировал, в первом ряду всегда сидела такая расфуфыренная блондинка со светло-голубыми глазами. Когда я наносил удар, она вскрикивала так противно, словно этот удар получала сама. Она всюду бегала за мной, не давала покоя. Казалось, она была готова броситься мне на шею прямо на ринге, на глазах у зрителей, и делать бог знает что… Может быть, ей тоже хотелось пить мою кровь.

Людвик приоткрыл глаза и заметил, что за окном уже светает, что первые, утренние лучи уже проникли в комнату. Он натянул одеяло на голову и задремал.

Уходил он на работу еще более утомленным, чем был накануне вечером.

Злополучное событие нарушило спокойное течение жизни проектного бюро. Однажды утром к ним вошли двое в штатском и арестовали одного сотрудника — Кнотека из Градца Кралова, человека скромного и ничем не примечательного, он всегда держался в стороне и менее всего мог вызвать подозрение. Его без лишних слов попросили показать удостоверение и, когда он это сделал, спокойно предложили следовать за ними. Его арест, разумеется, вызвал самые различные толки: одни говорили, что он связан с нелегальной группой, другие — что он работал в тайной типографии и тому подобное, но все это были выдумки, плоды досужих умов.

Шел тысяча девятьсот тридцать девятый год. С начала немецкой оккупации Чехословакии и создания протектората «Чехия и Моравия» прошло всего лишь несколько месяцев. Всем было известно, что гестапо усердствовало, оно разматывало клубок за клубком, и аресты чешских граждан стали его повседневной работой. Но человек не осознает грозящей опасности, пока она представляется ему далекой, пока не приблизится к нему на расстояние шага, пока он не ощутит ее смертоносного дыхания.

Людвик невольно вспомнил, как однажды Эда принес домой газету и вслух прочитал имена тех, кто был казнен накануне.

— Я не могу больше так жить! — в отчаянии крикнул он, затем яростно скомкал газеты и швырнул на пол. — Ведь эти люди никому не сделали ничего плохого, они хотели, так же как и мы, по-человечески жить, и за это их казнят. Есть совесть у людей? Всюду беззаконие, насилие! В городе коричневая чума, она несет всем нам ужас и беду. А мы должны жить и делать вид, что все в полном порядке: ходить на работу, сидеть за пивом, каждое утро вовремя вставать, бриться, улыбаться как ни в чем не бывало…

— Надо же как-то жить, — робко возразил Людвик.

— А мне надоело жить на коленях! — кричал Эда. — Гнуть спину, прятаться, словно это не наша земля, словно она нам не принадлежит…

Когда Людвик рассказал ему, что у них в бюро арестовали Кнотека, Эда только пожал плечами и с грустью промолвил:

— Это может случиться с каждым из нас. На кого укажет черный перст смерти, тот выбывает из игры…

Однажды вечером, когда Людвик, как обычно, после сверхурочной работы вернулся домой, к нему приковыляла старуха хозяйка и с лукавой усмешкой сообщила:

— Вас хотел видеть пан Лишка, но ждать он не мог. Так я дала ему ваш рабочий телефон, и он обещал завтра вам позвонить. Еще просил передать привет…

Вести личные переговоры по телефону запрещалось; единственный телефонный аппарат стоял у начальника, и тот берег его только для служебных целей. И все же он подозвал Людвика к аппарату — может, потому, что был обеденный перерыв, а может, потому, что все еще были потрясены арестом Кнотека и начальник за эти дни смягчился, уже не держался с людьми так высокомерно и сухо, как раньше.

— Что с тобой? — услышал Людвик звонкий голос дяди. — Я думал, ты встречаешься с Машей, а она говорит, что ничего о тебе не знает. Сейчас мы сидим «У Тлапака». Было бы прекрасно, если бы ты забежал сюда ненадолго…

— Я не могу, — заикаясь ответил Людвик. — Не могу уйти с работы…

— Вот уж удивляюсь, — возразил дядя. — Я бы с такой службы давно сбежал. Сейчас большой спрос на рабочую силу…

— Я знаю, — нетерпеливо бросил Людвик: он ждал, когда же дядя наконец положит трубку.

— Послушай, — заговорил дядя уже по существу. — Завтра мы едем в Сенограбы. Если хочешь, присоединяйся к нам…

— Я бы рад, — облегченно вздохнул Людвик. — Только я поздно кончаю работу.

— Это неважно. Вечером встретишь Машу у театра, и вы приедете вместе. Маша знает, каким поездом ехать, где выходить, куда идти. Договорились?