Йозеф Кадлец - Повести

Хотя дедушка чувствовал себя неважно, порой заходился от тяжелого кашля, похудел за то время, пока Людвик его не видел, но сохранил житейскую мудрость и ненасытность в еде. И курил, как улан, хотя курение ему явно вредило.

— Разве он послушается, — жаловалась мама. — Я ему говорю, да мои слова как об стенку горох. Вот уже неделю он не выходит на улицу. Доктор сказал, что он на ногах перенес воспаление легких.

Ганичка подсела к Людвику и с горечью проговорила:

— Какой ты противный мальчишка, уехал и пропал. И не вспомнил о нас. Тебе не стыдно?

Людвик ссылался на разные обстоятельства: надо было устроиться с жильем, привыкнуть к новой жизни, сейчас много сверхурочной работы, он занят до позднего вечера, — но никто из домашних эти его доводы не воспринимал всерьез.

— И все же у тебя только один дом, — молвила мама. — Уважай его, пока он у тебя есть…

Больше сидеть за столом он уже не мог; внезапно все показалось бедным, тесным, незначительным. Он решил пойти развеяться в трактир, где надеялся встретить своих старых друзей.

Но днем в воскресенье трактир был полупустой. Он застал только Вашека, тот сам с собой играл в бильярд, разыгрывал самые трудные варианты и весь отдавался игре. На Людвика он никак не среагировал, будто виделись они ежедневно. На вопрос приятеля, где остальные, он коротко бросил через плечо, что все ушли на стадион, там сегодня спортивный праздник. Людвик еще немного постоял, посмотрел, как искусно владеет Вашек техникой игры, как мастерски подкатывает он блестящие цветные шары и затем спокойно кладет их в лузы.

Людвик направился на стадион. Казалось, вся жизнь города сосредоточилась в одном-единственном месте — там, где проходили спортивные состязания.

У бортика столпились люди. Людвик с трудом протиснулся поближе к стадиону, чтобы посмотреть на велосипедистов, стремительно проносившихся по беговой дорожке перед ним. Их сопровождали крики болельщиков. Чем больше кругов они преодолевали, тем меньше кричали зрители, и в конце концов слышались только свистящие звуки колес да шумное дыхание обливающихся потом спортсменов. Когда один оторвался от своих соперников, стадион снова пришел в движение, но тут случилась беда: на повороте велогонщик упал и погнул колесо. Тогда он спокойно взвалил велосипед на плечи и пошел к финишу пешком, обгоняемый весело смеющимися товарищами. Весь стадион зашумел, зааплодировал.

Наконец Людвик заметил своих друзей. Они сидели на сколоченных для такого случая скамейках возле маленькой, тоже наспех сколоченной трибуны.

После велосипедистов на стадион вышли женщины, одетые в облегающие оранжевые спортивные костюмы, и стали демонстрировать упражнения со скакалками. Но зрители оценивали не столько номера, сколько внешние данные спортсменок, подсмеивались над неуклюжестью, излишней полнотой некоторых, отпускали грубоватые шутки.

Друзья Людвика без особой радости приветствовали его, потеснились, чтобы и он мог сесть, и продолжали с неослабевающим интересом следить за тем, что происходило на поле.

Когда женщины в оранжевых костюмах бодрым шагом покидали стадион, зрители шумно проводили их аплодисментами и свистом.

— Знаешь того парня с приплюснутым носом, что сидит с блондинкой в первом ряду? — спросил Людвика его сосед.

— Еще бы! — оживился Людвик. — Это же Эда, мы вместе с ним снимаем комнату…

— Ух, когда-то он здорово боксировал с Некольным…

— Я говорю тебе, что мы вместе живем, вместе снимаем комнату, — с гордостью повторил Людвик.

Словно почувствовав их взгляды, Эда повернулся и, увидев Людвика, дружески махнул ему рукой. Людвик ответил тем же.

Людвика очень заинтересовала подруга Эды, его невеста; конечно же, это была она, та, о которой он так часто говорил и на которой собирался жениться. В перерыв Эда и его девушка поднялись, он взял ее под руку, и они стали неторопливо продвигаться в толпе зрителей. И за какие-то минуты Людвик успел разглядеть избранницу Эды и вынужден был признать, что она не только хороша собой, но просто очаровательна.

Уезжая вечером в Прагу, Людвик искренне радовался. Он снова испытывал то чувство, что домашняя обстановка стесняет его, что она ограничивает его свободу, что здесь не могут претвориться в жизнь его надежды.

Вагон был битком набит, люди теснились во всех проходах. Поезд шел медленно, колеса постукивали, нарушая покой окрестных полей. Смеркалось.

Людвик стоял у окна, опершись плечом о стенку, в ногах — небольшой чемоданчик, мать положила туда чистое белье и кое-что из еды. Отсутствующим взглядом смотрел он на убегающие темные просторы.

Этим поездом должен был бы ехать и Эда, это самый удобный вечерний поезд. Еще на перроне Людвик высматривал его, но так и не нашел. Наверное, и вправду он проводит вечер в объятиях своей возлюбленной блондинки, никак не может с ней расстаться, но она стоит того, чтобы из-за нее не выспаться. Ведь Эда и в Праге часто не спит…

Рядом с Людвиком стояла миловидная девушка, почти такого же роста, как и он. Темноволосая, со светло-голубыми глазами, загорелая, она выглядела необыкновенно свежей, словно возвращалась откуда-то с гор. Несколько раз их взгляды случайно встретились, и оба улыбнулись друг другу.

— Едете в Прагу? — поинтересовался он.

— Куда же еще? Все, кто едет в этом поезде, приезжали на воскресенье домой, а теперь возвращаются…

Когда поезд остановился на какой-то станции, девушка достала из сумочки сигарету и закурила. В полутемном вагоне огонек от спички на мгновение осветил ее смуглое, с правильными чертами лицо.

— Зачем вы курите? — спросил Людвик почти с упреком.

— Даже не знаю, — призналась она. — Просто так, от нечего делать. Чтобы дорогу скоротать.

Как опытный курильщик, она с наслаждением затянулась и выпустила дым на темное окно с грязными полосами, оставшимися после вчерашнего дождя.

— Давайте лучше поговорим, — неожиданно для себя предложил Людвик. — Время скорее пройдет.

— О чем?

— Например, о вас. Что ждет вас в Праге?

— Ничего особенного. Комната, которую я снимаю, завтра утром юридическая контора, где я работаю стенотиписткой, и, кроме того, очень строгий шеф…

— А что-нибудь повеселее? — не отставал Людвик. — Ведь у вас должны быть какие-то радости, что-нибудь для сердца, для души…

С минуту помолчав, она задумчиво проговорила:

— Да нет. Иногда театр, иногда кино, а то пойду на концерт. Больше, пожалуй, ничего. Бывает, попадается хорошая книжка…

— Это не так уж мало, — признался Людвик.

— А еще люблю играть в карты, — улыбнулась она. — Особенно в подкидного дурака.

Поезд мчался в непроглядной тьме, останавливаясь лишь на больших станциях. Действительно, время шло быстрей, когда было о чем говорить, и Людвик делал все, чтобы источник разговора не иссяк. Он рассказывал о себе, о том, что в Праге живет недавно, говорил, как он привыкает к жизни большого города, как мало остается у него свободного времени, потому что работать приходится до ночи, о том, что в родном городе у него были друзья, а здесь нет никого и он один как перст, что его сосед по комнате — человек странный, не очень общительный, дома бывает мало, так что он, Людвик, один-одинешенек — таков его печальный удел.