Лю Чжэньюнь - Одно слово стоит тысячи

— Дитя, сколько тебе годиков?

— Пять, — отвечала Цяолин.

Лао Чжань тут же вспоминал про свою миссию.

— Можно уже и покрестить.

Иной раз, покупая пампушку, он разламывал ее пополам и делился с Цяолин, и та принимала его гостинец. Лао Чжань тоже иногда брал ее на руки, и она никогда не сопротивлялась.

— Вырастешь, надо уверовать в Господа, — говорил он.

— А кто это? — спрашивала Цяолин.

И тогда Лао Чжань заводил свою старую песню:

— Если будешь верить в Господа, познаешь, кто ты, откуда пришла и куда направляешься.

Другие, слушая такие речи Лао Чжаня, тотчас начинали над ним глумиться, а эта пятилетняя кроха слушала его разинув рот. Лао Чжань видел все это и, вздыхая, говорил У Моси:

— Тебе, может, и не суждено сблизиться с Богом, а вот эта девочка могла бы стать ученицей Господней. — Помолчав, он добавлял: — Погрязшие в грехах не осознают этого, как же Господь им поможет? — Еще помолчав, он говорил: — Кто выбрал грех, тот мертв, кто выбрал Бога, тому даровано спасение.

Потом глаза Лао Чжаня вдруг наполнялись слезами, а Цяолин вытирала их своей маленькой ручонкой. В ту пору, когда У Моси веровал в Господа, он тысячи раз слышал эти наставления Лао Чжаня, и, поскольку они уже набили ему оскомину, он не обращал на них никакого внимания. Но сейчас, когда Лао Чжань умер и они с Цяолин стали о нем вспоминать, сердце У Моси сжималось, и он тяжко вздыхал. У Моси узнал о смерти Лао Чжаня не сразу, а только к полудню следующего дня. Эта новость свалилась на него, когда он торговал на перекресте пампушками. У Моси немедля передал свой лоток работавшему по соседству башмачнику Лао Чжао, а сам поспешил на западную окраину в разрушенный храм, чтобы почтить память усопшего. Когда У Моси вошел в храм, Лао Чжань уже лежал с закрытыми глазами на соломенной подстилке, рядом с ним не было ни одной родной души. Христианская община Яньцзиня относилась к миссии в Кайфэне. Они знали, что Лао Чжань за сорок с лишним лет своей миссионерской деятельности обрел только восемь верующих. К тому же у главы кайфэнской миссии, Лао Лэя, имелся с Лао Чжанем конфликт на религиозной почве. Поэтому, когда священник еще был жив, средств ему с каждым годом выделялось все меньше. Ну а сейчас, когда он умер, никто к нему из Кайфэна даже не приехал, пришла лишь телеграмма с соболезнованием. При этом, хоть плачь, хоть смейся, Лао Чжань значился получателем и покойником в одном лице. Скорее всего, что, во-первых, кайфэнская община боялась расходов на похороны, а во-вторых, решив оборвать связь с Яньцзинем, надеялась, что местные католики исчезнут здесь сами по себе. Ну а поскольку тут имелся конфликт на религиозной почве, верующие со стороны Лао Чжаня автоматически превращались в иноверцев, которых Лао Лэй признавать не собирался. Лао Чжань оставил после себя восемь последователей, и все они один за другим пришли почтить его память. Сяо Чжао, который возил его на велосипеде на проповеди, еще не оправившись от болезни, тоже пришел с перевязанной головой. Пришел и хозяин бамбуковой артели Лао Лу, который, пусть и не был верующим, находился с Лао Чжанем в приятельских отношениях. Собравшиеся провели инвентаризацию имущества Лао Чжаня и подсчитали, что средств как раз хватало на то, чтобы купить гроб. Лао Лу передал все деньги У Моси и послал его за гробом в ритуальную лавку Лао Юя на улицу Бэйцзе. Стояло самое жаркое время года, нужно было действовать быстро, поэтому на третий день Лао Чжаня уже увезли за город и похоронили. Во время погребения восемь католиков несколько раз вместе произнесли «Аминь». Все они прекрасно понимали, что теперь их яньцзиньская община распадется: как говорится, когда падает дерево, обезьяны разбегаются. Некоторые, всхлипывая, пустили слезу. Когда Лао Чжаня уже похоронили, У Моси вдруг словно опомнился: ведь при жизни Лао Чжань, кроме своих проповедей, любил слушать, как играет на саньсяне слепой Лао Цзя из деревни Цзяцзячжуан. Да и его решение отправиться на последнюю проповедь напрямую касалось этого увлечения. Иначе говоря, если бы не саньсянь, он бы никуда не поехал, а значит, и не промок бы под ливнем. Как же так получилось, что во время похорон Лао Чжаня все только знай себе причитали свое «аминь» да плакали, и никто даже не додумался позвать Лао Цзя из деревни Цзяцзячжуан, чтобы тот сыграл Лао Чжаню на своем саньсяне? На похороны явилось одиннадцать человек, но, похоже, никто из них не подумал о том, чего бы хотелось Лао Чжаню. Как бы там ни было, Лао Чжаня уже похоронили, так что теперь говорить об этом было поздно.

Похоронив Лао Чжаня, процессия вернулась в храм. Поскольку никого из родственников у него не было, организовать поминки вызвался хозяин бамбуковой артели Лао Лу. Из харчевни «Баранья похлебка Лао Яна», что находилась у западных городских ворот, он заказал одиннадцать пиал бараньей похлебки и сто десять жареных лепешек. Устроившись на корточках, собравшиеся помянули Лао Чжаня, тем самым исполнив долг памяти. После Лао Чжаня остался велосипед. Учитывая, что продать эту развалюху было уже невозможно, Лао Лу распорядился отдать его продавцу лука Сяо Чжао. В конце концов именно тот возил на нем Лао Чжаня почти восемь лет. Народ стал расходиться, а У Моси все сидел, озирался по сторонам и вспоминал, как в этих самых стенах Лао Чжань, шмыгая носом, читал ему свои проповеди. Когда уже все разошлись, У Моси задержался еще на какое-то время. И тут в соломе, которой была набита подстилка Лао Чжаня, он обнаружил свернутую в трубочку бумагу. Развернув ее, он увидел чертеж церкви. В молодости Лао Чжань жил в Италии и учился у своего дяди строительному делу, поэтому чертеж был выполнен очень аккуратно, с обозначением всех необходимых размеров. На нем был нарисован готический собор высотой в восемь этажей, диаметр его центрального купола равнялся сорока целым шести десятым метра; расстояние от его верхней точки до пола равнялось шестидесяти целым восьми десятым метра; высота часовой башни равнялась ста шестидесяти метрам; на ней красовались огромные часы диаметром шесть метров. Список надлежащих элементов церкви включал: мраморные стены, семьдесят два окна с витражными росписями, прямо над главным входом устремленное ввысь распятие. Кроме чертежа этого величественного сооружения, сбоку Лао Чжань детально изобразил все внутреннее убранство церкви. Отдельно прописывалось, что мебель следует сделать из гледичии и украсить золотыми элементами и золотой каймой; полог следует соткать из шерсти горных козлов; навес над входом сделать из кожи барана и морского котика. Золотые канделябры должны иметь по шесть разветвлений с тремя плафонами в виде цветка абрикоса на каждом. Алтарь также подразумевалось выполнить из гледичии; образа святых следовало сделать из золота и отметить гравировкой «Во имя Иеговы». Только сейчас У Моси узнал, что Лао Чжань, хоть и жил в разрушенном храме, в душе вынашивал мечты о церкви. И не о той, которую один за другим отбирали у него начальники уезда, а о церкви еще большего масштаба. На первый взгляд казалось, что это обычный чертеж, но, посмотрев на него снова, казалось, что он оживает: вот раскрылись створки всех семидесяти двух окон; звучно загудели огромные часы на башне. И вслед за распахнутыми окнами церкви сердце У Моси тоже словно распахнулось. Раньше, будучи учеником Лао Чжаня, он не воспринимал ни слова из того, что по ночам пытался втемяшить ему святой отец. Зато сейчас, просто взглянув на чертеж церкви, У Моси вдруг понял, что Лао Чжань был лучшим священником в мире. И пусть за всю жизнь он обрел в Яньцзине лишь восемь последователей, зато понимал, что вера измерялась не количеством, а качеством. И даже если эти восемь тоже не были истинными верующими, рядом с ними жил тот, кто обладал истинной верой, и это был Лао Чжань. И хотя он не мог передавать свою веру другим, он подпитывался ею сам. Пока Лао Чжань был жив, У Моси не верил в Господа. Сейчас, когда Лао Чжаня не стало, У Моси тоже не собирался в него верить, но он поверил в самого Лао Чжаня. Тот свет в душе, который ощутил У Моси, шел не от Господа, а от Лао Чжаня.