Александр Пелевин - Калинова яма

ВОПРОС. Вы заметили что-нибудь подозрительное в его внешнем виде и действиях?

ОТВЕТ. Да что подозрительного-то, ну немец и немец, что ж я, германца не видал? Я их побил в свои годы-то, уу… Башка, знай, белобрысая, глазища серые с голубым, мутные, сразу видно, что не нашего неба. Морда худая, бледная, скулы — во. Ну чистый ганс! А глазки-то бегают, видать, совсем нервами тронулся, да оно и понятно, с такой-то работой. Я тут, слышь-ко, читал как-то книгу про шпионов этих. Ну, не я читал, а бабка мне читала, она ж у меня…

ВОПРОС. Он все еще спит?

ОТВЕТ. Дак конечно спит, куда ж он денется-то.

ВОПРОС. Что ему снится?

ОТВЕТ. А вот мы с вами и снимся.

ВОПРОС. Когда он проснется?

ОТВЕТ. Это ж ему до болотного сердца добраться надо, чтоб в Спящий дом попасть… Дело-то непростое, ой непростое. Да и зачем ему просыпаться, спал бы и спал, во сне всяко уютнее, да теплее, да роднее, да сон такой сладкий, да что-то я аж сам тут зевать начинаю.

ВОПРОС. Просыпайтесь. Мы подъезжаем к станции Калинова Яма.

Время и место неизвестно

Почему опять Калинова Яма, почему опять просыпаться? Не надо просыпаться, нельзя опять раз за разом здесь просыпаться, чтобы снова проснуться, а потом снова, и снова, и снова. И как я заснул? Я куда-то шел, но что-то случилось — навалилась темнота, хоть глаз выколи, проклятая темнота, а что было дальше? Неважно. Не надо Калиновой Ямы, пожалуйста, только не это, думал Гельмут, пытаясь поднять тяжелые веки, но они будто слиплись, и в голове шумело — или это был шум автомобильного мотора?

— Просыпайся давай, говорю. Приехали.

Гельмут с трудом разлепил глаза. Голос доносился издалека, будто его оглушило. Все вокруг сливалось в густое месиво, которое не сразу сложилось в единую картину. Сощурившись, Гельмут увидел, что он сидит в автомобильном кресле, а слева от него за рулем — бородатый мужчина в черной кожаной кепке.

— Приехали, говорю, — повторил мужчина. — Ты дома.

Гельмут часто заморгал, провел рукой по лицу, огляделся. В воздухе пахло почему-то осенней сыростью. Машина стояла у обочины грязной песчаной дороги, рядом раскинулись кусты сирени, сбоку покосился старый деревянный дом, а за ним еще один, и еще — это была какая-то деревня.

— Дома? — переспросил Гельмут, слабо ворочая пересохшим языком.

— Дома, где же еще, — раздраженно ответил водитель. — Сам говорил, что ты из Черносолья.

— Я? Из Черносолья?

— Если ты сейчас скажешь, что ты не из Черносолья, я тебе в морду дам, — сказал водитель. — Два часа сюда ехал. Сжалился над тобой. А ты, видать, и не помнишь ничего.

— Не помню, — признался Гельмут.

Он наморщил лоб и стал вспоминать. Что было перед темнотой? Последнее, что приходило на ум — пыльная дорога к разрушенному мосту. Что это был за мост? Почему разрушенный? Почему-то вспомнилась Испания. Почему Испания?

— Ты уж прости, но сам теперь разбирайся, — проворчал мужчина за рулем. — Я тебя подобрал, я тебя довез до Черносолья. Отсюда ты или не отсюда — уже не мое дело.

— А как вы меня подобрали?

Водитель вздохнул.

— Ты лежал на обочине за мостом. Я ехал по делам в Красный Погост, переезжаю мост, смотрю — лежишь. Вышел из машины, осмотрел тебя, а ты губами шевелишь и что-то невнятное бормочешь. Бледный, как смерть, мокрый весь, вспотел. Спросил, откуда ты. Ты сказал — из Черносолья. Усадил тебя сюда, довез, хоть и не по пути.

— Спасибо. Из Черносолья… Я так сказал?

— Ну да, — кивнул водитель. — Хочешь сказать, что ты не отсюда?

Гельмут промолчал.

— Или хочешь сказать, что тебе сюда не надо? — ухмыльнулся водитель.

— Надо, — поспешно закивал головой Гельмут. — Подождите, а мост.

Водитель нахмурился.

— Что мост?

— Он был. — Гельмут напряженно думал. — Он был разрушен?

— Как он мог быть разрушен, если я по нему ехал? Слушай, друг, не в обиду, но тебе бы в психическую не помешало. Или проспаться как следует.

— Проспаться. — пробормотал Гельмут.

— Ладно, мне пора. Вылезай из машины, я поеду.

— Да, да, — сказал Гельмут, открывая дверцу. — Спасибо.

— Не за что.

Гельмут вышел из машины и вдохнул чистый вечерний воздух. Сознание постепенно прояснялось.

— Слушай, — сказал вдруг водитель. — Ты не знаешь, почему свалился на мосту?

— Нет.

— Дурак. Здесь все все знают о тебе. Один ты ничего не знаешь.

С этими словами водитель нажал на газ.

Гельмут остался стоять на обочине. Он оказался в самой обычной деревне — такие он помнил еще с детских лет, проведенных под Оренбургом. Все те же домики из почерневших бревен с окнами в резных наличниках, заросшие крапивой палисадники, серые поля огородов, сверкающая лужами грязная дорога. В воздухе по-прежнему пахло осенью, и это было странно, а небо затянули серые тучи, и от этого все вокруг тоже казалось серым, даже трава и деревья. Даже он, Гельмут, вдруг почувствовал себя сотворенным из серой массы.

В деревне было абсолютно тихо. Гельмут попытался прислушаться и различить хотя бы пение птиц или жужжание стрекоз, но все вокруг молчало. Тишина казалась оглушающей и беспокойной. На дальнем лугу поднимался белесый туман, и Гельмуту стало не по себе.

Надо найти болотное сердце, вспомнил вдруг он. Оно где-то здесь, в Черносолье.

Но где и как начинать поиски — он не имел ни малейшего понятия. Наверное, надо спросить у местных, подумалось ему. При слове «местные» снова стало не по себе.

Он подошел к ближайшему дому, совсем черному, с потрескавшимися бревнами, из-под которых торчал серебристый мох, поднялся по скрипучему крыльцу и, недолго помявшись, все-таки набрался смелости постучать.

Тишина.

Он постоял немного и постучал еще раз.

В ответ раздался скрипучий и приглушенный старческий голос:

— Иди к черту. Здесь все спят.

Значит, здесь все-таки кто-то живет, подумал Гельмут. Снова набравшись смелости, он постучал еще и спросил:

— Как же вы спите, если разговариваете со мной?

— Я сплю, — ответил голос.

— Но ведь сейчас день, — не унимался Гельмут.

— Я сплю, — повторил голос за дверью. — Сейчас ночь. Ночью все спят. И ты спишь.

Гельмут больше не стучал.

Он спустился с крыльца и растерянно оглянулся вокруг. Небо становилось темнее, воздух начал густо просвечивать синим, как обычно бывает в предсумеречные часы, туман на лугу стал плотнее, и запах сырости ощущался густым и холодным. По рукам забегали мурашки.

Он подошел к дому напротив — такому же старому, с такими же растрескавшимися бревнами. Постучал — на этот раз в окно.

— Не мешай спать, — откликнулись внутри почти тем же голосом, что и в первом доме.

Гельмут сглотнул слюну, зачем-то кивнул и зашагал дальше по дороге, к следующему дому.

Здесь он не стал стучать, а просто подошел к окну и робко спросил: