Женя Крейн - Не исчезай

Мужчина – это ребенок. Еще один ребенок, в которого она так верила, так жаждала найти в нем опору.

Но если женщина не хочет искать ребенка в мужчине, ей приходится сражаться на равных с другими такими же воительницами – жестокими, сладострастными и изощренными. Такая женщина способна терять лицо – то, что не желает делать мужчина, оберегающий свою душу и эго: ему такая потеря не по силам.

Прежде женщина приносила себя в жертву семье, любовнику… и отходила в сторону. Теперь она бросает ему – вот, смотри, это я, всемогущая, слабая сильная женщина!

– Подумай, Люба, ты же умная девочка… Вы уже взрастили новое поколение женщин, которые не ждут решения всех своих вопросов от мужчин. Но эти юные создания говорят: «Достаточно ли ты силен для меня, мужчина, достаточно ли мужествен, достаточно ли понимаешь этот мир, способен ли ты быть рядом со мной и не потерять себя?» Разве задается такими вопросами мужчина, разве ищет он такую подругу, чтобы через нее прожить жизнь, чтобы найти в ней зеркальное отражение своей силы? Во всяком случае, на сознательном уровне вряд ли. Потому что женщина знает – для нее нет ничего невозможного, а мужчина всегда глубоко сомневается в своей силе. Женщина верит в магическое партнерство со Вселенной, а мужчина лишь усталый сеятель, кастрированный вашей безумной культурой.

– Уходи, Роберт, уходи. Я устала. Зачем мне твои никчемные слова? Ты так красиво и умно говоришь, а мне эту жизнь надо жить.

– Вы растащили, разодрали на части все, что человечество накапливало веками. Накапливало, как драгоценные капли божественных напитков мудрости, красоты, искусства, как эликсиры в запаянных ампулах, в маленьких пыльных флаконах, словно бы в лаборатории алхимика – за семью печатями. А вы разбазарили, раздали всю эту божественную правду и красоту, словно выплеснули на базарную площадь, бери – не хочу. Интернеты, словари, электронные читалки, как это у вас там еще называется?.. Для чего? Чтоб отдать эти сокровища безграмотным, чтобы напичкать расфасованной мудростью безумцев и невежд? Чтобы таскать изображение Монны Лизы на сумках, чтобы моцарты и шопены озвучивали ваши телефоны?

– Я не хочу! Не хочу! – заплакала вдруг Люба, а потом закричала в голос, завыла: – У-ууу-уходи! Убирайся, исчезни, Роберт! Пропади, уйди из моей жизнии-и-иии!..

Она схватила тяжелую, граненого стекла гостиничную вазу, потянула ее к себе; вода плескалась на дне, стебли лилий, купленных Ниной, закачались, задрожали зелеными трубочками, переплетаясь, пересекаясь в чреве вазы, преломляясь в гранях стекла, отражаясь в свете бликов солнечных лучей, проникавших через полуопущенные шторы. Одним рывком подняв вазу, удерживая ее за широкую шею судорожно сжатой ладонью, размахнулась и запустила ее в призрака, поэта Роберта Фроста, друга, любовника, единственную любовь Любиной жизни. Бросила, как бросают только женщины – локтевым движением, кистью руки, обидой своей неловкой, бессильной выплеснув воду, рассыпав лилии – прекрасные цветы, нежные, гордые, что дарят умершим вдогонку ушедшей жизни.

И он ушел. Исчез, растаял. Словно и не было его, Роберта. Никогда прежде. В груди – или это была душа? – царила пустота, как будто воздушный шарик, вырвавшись из руки, полетел, взмахнул веревочкой, поднялся над кронами деревьев… Свобода? Какая свобода, от чего?

Бежать!

Вот что решила Люба. Бежать, бежать отсюда, как можно скорей. Мне не спасти ее, эту девочку. Я не смогу ее убить. А как я могу сохранить ей жизнь? Взять и придумать, несмотря на то что диктует сюжет? Вопреки сюжету.

Единственный выход – уехать отсюда, из странного города с горными вершинами и пустующими магазинами. Уехать от наваждения, от реальности, вернуться в свою жизнь. На машине – обратно. Но сначала надо попрощаться с Ниной. Что их связывает теперь? И связывает ли их хоть что-нибудь? Любу ожидает путь домой – поскорей бы! Ей так не терпится оказаться дома, чтобы все обдумать в дороге и начать нечто новое.

А Нина не торопится уезжать. Чудно ей, что подруга так рвется с ней распрощаться. Странная женщина! Все ей неймется, все рвется куда-то, пытается что-то изменить. А что она может? Ничего.

«Не уезжай, давай побудем здесь вдвоем. А хочешь, поедем в Вермонт, поедем на ферму Фроста, хочешь? А можно ко мне. Ты была когда-нибудь в Калифорнии? Ну, решайся, что же ты такая трусиха!» – пытается убедить ее Нина.

Но лихорадка не оставляет Любу. Скорей, скорей прочь отсюда. Домой, к семье, в лоно безопасности, в рутину прежней жизни.

В этом состоянии она и возвращается домой, стремясь поскорее броситься в объятия привычного, такого неожиданно родного мужа. Ах, как она стремится обратно; ее радуют мысли о семье, доме, простых прелестях ежедневности.

А муж и не ждал ее.

Так тихо, так спокойно дома. Кухня выстыла, словно остывшая печь. Никто не готовил, не творил лихорадочно на благо семьи. Никому нет дела до посуды в раковине, до голодной кошки Васи, смотрящей на Любу тоскливыми и обиженными глазами.

Никто ее не ждал! Она изменила им, в мыслях своих и телом, а они так же привычно играют в карты, ходят в школу и на работу, слушают новости, ждут выходных. Жизнь ползет, как улитка по речной гальке, как паук, неустанно распускающий паутину в углу над плитой. Жизнь проходит мимо, мимо! Как же им объяснить, как рассказать?

Замолить все грехи и, прежде всего, измену – вот что необходимо. Вернуть сторицей любовь, отобранную у семьи, у законного мужа.

– Ты меня любишь, любишь? – настойчиво спрашивает она.

– Ну конечно же люблю. Кого же мне еще любить? Хочешь, я тебе прямо сейчас и докажу, как я тебя люблю? Хочешь?

Сына нет дома – ночует у приятеля. Окна открыты – навстречу весне. Муж Гриша взял Любу за руку, переплетя пальцы, сжал ладонь и повел в гостиную.

– Ты согласна? – заглядывает он ей в глаза.

Она лишь кивает.

– Ты хочешь меня?

Она снова кивает. Хочет ли она его?

Он бросает диванную подушку на ковер, ложится на спину, расстегивает ремень:

– Раздень меня.

– Я не могу, – говорит Люба и в то же время, назло всему, начинает медленно и методично снимать с мужа джинсы, расстегивать рубашку, поднимает майку и стягивает ее через голову – муж поддается и помогает.

– Разденься сама, – говорит он.

Люба покорно раздевается.

– Сядь на меня. Только сядь спиной ко мне.

Люба не любит эту позу, ей некомфортно. Но возможность не видеть лицо мужа привлекает. И вот она уже качается как на качелях – вверх и вниз, вверх и вниз. Ей тяжело, тело не слушается, но муж поддерживает ее жесткими руками. Она двигается вместе с ним, желание приходит чисто механически, изнутри, душа сопротивляется затопляющему плотскому чувству, она ждет.