Хантли Фицпатрик - Моя жизнь по соседству

Она откидывается на спинку стула, опускает подбородок на переплетенные пальцы и вздыхает:

– Ненавижу креативное письмо! Ненавижу целиком и полностью! Грамматика, словоупотребление – гадость! – Нэн бледная, несмотря на веснушки и легкий загар, который появляется у нее к концу лета. Лишь загорелый нос выдает, какое сейчас время года.

– Ты гордость литературы, – напоминаю я. – Справишься без труда. Забыла публикацию в литературном журнале Коннектикута? Тест для тебя – низшая лига.

Рыжеволосый мужчина демонстративно показывает на часы, а дама в бежевом начинает обратный отсчет, словно мы вот-вот взлетим с мыса Канаверал, а не приступим к пробному тесту.

– Десять, девать, восемь…

Я оглядываю класс. Собравшиеся явно настроены так же, как Нэн: у каждого блокнот и карандаши выложены с идеальной симметрией. Я снова смотрю на подругу: она как раз поправляет рукав толстовки. Я сижу у нее за спиной и чуть слева, поэтому вижу уголок электронного словаря, выглядывающий из-под голубой толстовки.

Нэн смотрит на часы, губы превратились в тонкую полоску, пальцы стиснули карандаш так, что еще немного, и он сломается пополам. Нэн – левша. Правую руку она держит на коленях, недалеко от рюкзака. Внезапно в памяти всплывают тесты, которые я писала вместе с Нэн. Каждый раз рюкзак у нее стоял справа, накрытый худи или свитером. Воспоминания выстраиваются по порядку, как кадры фильма в медленной прокрутке, и я понимаю, что это не единичный случай. Нэнни, моя подруга, отличница, лучшая ученица класса, жульничает годами. Хорошо, что этот тест пробный, ведь сосредоточиться я не могу. Все мысли об увиденном, о том, что я теперь знаю точно. Нэн не нужно жульничать, просто Нэн перестраховывается. Посмотрите на ее эссе!

На ее эссе…

Файлы, которые я видела на компьютере у Тима… Которые, как я решила, Тим украл… Догадка пригвождает меня к месту. Проходят минуты, прежде чем я беру карандаш и пытаюсь сосредоточиться на тесте.

Во время перерыва я ополаскиваю лицо в уродливой, обшитой аквапанелями уборной и гадаю, что делать дальше. Пожаловаться администрации? Исключено! Нэн – моя лучшая подруга. Только…

Я стаю у зеркала, смотрю себе в глаза, и тут заходит Нэн. Она устраивается у соседней раковины, берет антибактериальный лосьон из дозатора и моет руки так тщательно, словно готовится к хирургической операции.

– Вряд ли это отмоешь, – говорю я неожиданно для себя самой.

– Что? – оборачивается ко мне подружка.

– Чувство вины. У леди Макбет ведь не получилось?

Нэн бледнеет, потом заливается краской: полупрозрачная веснушчатая кожа меняется мгновенно.

Она оглядывается по сторонам, убеждаясь, что свидетелей нет.

– Я думаю о своем будущем, – шипит она. – Может, тебе хочется болтаться в гараже со своим мастером, есть лапшу быстрого приготовления, а я поступаю в Колумбийский универ. Я вырвусь… – Нэн морщится. – Вырвусь из этого болота!

– Нэн! – Я раскрываю ей объятия.

– Ты… Ты тоже часть этого болота. – Она разворачивается и выходит из уборной, задержавшись лишь, чтобы поднять свой рюкзак, из которого торчат рукава худи.

Неужели это правда? Мне становится дурно. Что сейчас случилось? Когда я стала частью болота, из которого мечтает выбраться Нэн?

В главном зале отеля жарко и душно, словно кондиционер включить забыли. Наверное, меня клонило бы в сон, даже если бы я не проснулась в пять утра и, измученная мыслями о Нэн, не отправилась бы купаться в океане. К тому же мы очень-очень далеко от дома – в Уэстфилде, на другом конце штата, – а я затянута в строгое платье из синего льна. В центре зала большой фонтан, вокруг него столики с канапе и другой фуршетной едой. Рождественские – совершенно не по сезону – гирлянды переливаются на копиях статуй Венеры, рождающейся из пены морской, и Давида Микеланджело. Оба кажутся хмурыми, ненужными, неуместными, примерно как я на этом мероприятии, устроенном для спонсоров. Мама выступает с речью, Клэй стоит рядом, я едва не теряю сознание.

– Ты наверняка гордишься мамой, – говорят мне гости, поглощая фруктовые коктейли с шампанским из крошечных пластиковых чашечек, а я снова и снова повторяю:

– Да, да, я очень ею горжусь.

Я сижу рядом с маминой трибуной и, слушая вступительную часть, украдкой прислоняюсь к ней. Мама поддевает меня ногой, и я выпрямляю спину, через силу разлепляя веки. Наконец мама подводит итоги, желает гостям приятного вечера, и раздается громогласное: «Давай, Рид!» Клэй кладет руку маме на поясницу, и мы выбираемся из отеля навстречу ночи, даже не темной, а чайного цвета из-за городской иллюминации.

– Грейси, ты чудо! Двадцатичасовой рабочий день, а ты прекрасно выглядишь.

Мама радостно смеется и теребит свою сережку.

– Милый… – нерешительно начинает она, потом спрашивает: – Почему эта Марси присутствует на каждом моем мероприятии?

– Она была сегодня в отеле? – уточняет Клэй. – Я не заметил. Да ведь я тебе говорил: ее подсылают так же, как мы подсылали Тима считать машины на митингах Кристофера или Дороти следить за его пресс-конференциями.

Я в курсе, что Марси – та красивая брюнетка. Но мне не кажется, что Клэй пытается обмануть маму. Мне кажется, он искренне удивлен тем, что Марси была на приеме.

– Тебе нужно оценивать… – Клэй делает паузу, смеется, потом повторяет: – Оценивать силу и слабость своего оппонента.

Он спотыкается, и мама тихо смеется:

– Осторожно, милый!

– Прости… Камни под ноги лезут. – Они останавливаются и, пошатываясь, тянутся друг к другу в темноте. – За руль лучше сесть тебе.

– Конечно, – соглашается мама, – дай мне ключи.

Мама хихикает, разыскивая ключи у Клэя в пиджаке – о-ох! – а я мечтаю лишь поскорее вернуться домой.

Машина заводится с ревом – дрынь-дрынь! – и мама снова хихикает, будто слышит такой звук впервые.

– Солнце, лучше дай ключи мне, – предлагает Клэй.

– Так я уже завела ее, – парирует мама. – И я выпила три коктейля, а ты – четыре.

– Может быть, – соглашается Клэй. – Может-преможет.

– Обожаю твои южные фразочки, – урчит мама.

Время растворяется во мраке. Я устраиваюсь на сиденье, вытягиваю ноги на неудобную стопку с плакатами «Грейс Рид» и на коробку с постерами избирательной кампании, а щекой прижимаюсь к жесткой коже под окном. В полудреме я смотрю на яркие огни шоссе. Огней все меньше, дороги все уже – мы подъезжаем к дому.

– Грейси, езжай по Шор-роад, – тихо подсказывает Клэй. – Там свободнее. Мы почти на месте.

Оконное стекло у меня под щекой такое прохладное, а в салоне слишком тепло. Огни фар сначала мелькают впереди, потом исчезают. Наконец я вижу блеск луны на воде – мы проезжаем Магуайр-парк. Я вспоминаю, как мы с Джейсом были здесь, как лежали на нагретой солнцем скале над рекой. Веки смыкаются, рев мотора теперь похож на гул маминого пылесоса, на колыбельную.